-А-а-а-а! — заорали рабочие, взметнулись вверх кулаки...
— Грох! — выстрел эхом разнесся в подворотне.
Я опустил револьвер и с сожалением глянул на донер, котрый грустно лежал в грязи.
— А это что еще за... — они были несказанно удивлены, эти мужики.
Вдруг открылась дверь закусочной, и выбежали финикийцы со своими здоровенными ножами — все втроем. От их улыбчивости не осталось и следа, черные глаза злобно сверкали.
— Э-э-э-э, что вы тут устроилы? Каждый знает — здэс мэсто братьев Адгербал, м? Пойди, устрой свой беспрэдэл вдругом мэсте, м? — акцент даже подчеркивал угрожающие интонации, а сверкающие клинки в руках демонстрировали серьезность намерений финикийцев.
Заводила уже встал, и, мазнув взглядом по моему хаки, махнул своим товарищам:
— Спелись, черти... Рабовладельцы и пархатые финикийцы... Всех вас к ногтю, в свое время...
Ворча и матерно бурча, они вышли из проулка и исчезли из виду.
Я наконец смог рассмотреть тех, на кого была направлена агрессия. Крепкий коренастый мужик в широкополой шляпе и двое мальчишек — лет двенадцати-пятнадцати. Оба вцепились в рукояти ножей на поясе, мужчина держал ладони у сыновей на плечах. Борода у него и вправду была выдающаяся — опускалась на самую грудь.
Смерив меня оценивающим взглядом с головы до ног, он прогудел:
— Гло йа ин Год?
— Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес! — старательно выговаривая слова сказал я.
— Амен! — он кивнул и тут же расплылся в улыбке, и стал совсем не страшным — что-то вроде протекторатского Санта Клауса, только со здоровенным тесаком на поясе.
— Заходы, заходы к нам, борода, и мальчиков заводы, чего тут стоять, м?
Они завели нас внутрь и завернули мне еще один донер, и налили кофе гемайну и апельсинового сока — мальчишкам.
— Вы принимаете песок? — уточнил бородач и полез за пазуху.
— Всё, всё прэнимаем! Дажэ алмаз и платина! И весы имеем!
Действительно, младший финикиец сбегал куда-то и притащил аптекарские весы, а гемайн насыпал на одну из чаш щепотку желтых крупинок из кожаного мешочка.
— О-о-о-о! — восхитились кудрявые братья и тут же завернули еще три донера, и выставили целый поднос с зеленью, сыром и какими-то фруктами, и притащили графин с молодым вином.
Они оказались замечательными ребятами, эти финикийцы. И гемайн — минеер Боота, и его сыновья — тоже. И то, что мы все жутко говорили на лаймиш, нам совсем не мешало.
— Будете за рекой, в Натале — так и знайте, ворота крааля Бооты всегда открыты для вас. Любой гемайн укажет вам дорогу к моему дому, а там — вы будете как за каменной стеной! О, йа, вы и будете за самой настоящей стеной, хо-хо-хо! — взявшись за бока хохотнул минеер Боота.
Я вежливо улыбнулся в ответ и пожал руку ему и его сыновьям — тоже. Гемайн чмокнул губами, и запряженный четверкой лошадей фургон, полный покупок, сдвинулся с места и запылил прочь от душного Гертона в сторону далеких зеленых холмов.
— Год сиен йо! — крикнул я вдогонку.
— Тотзиенс! — откликнулись из фургона.
Эти гемайны — первые, кого я увидел вживую из этого народа — живо напомнили мне хуторян с Южной засечной черты, а еще — жителей северного поморья. Домовитость, основательность, готовность зубами и кулаками отстаивать заработанное тяжким трудом, бесконечная преданность своему дому и своей семье... Это совсем не походило на легкомысленных и вспыльчивых, импульсивных жителей Гертона.
Я увидел здесь, в этом городе, всё, что хотел, и теперь ждал транспорт до Лисса. Жители Колонии — завзятые мореходы, и протянуть железную дорогу вдоль побережья, чтобы соединить ключевые города еще и по суше — нет, это было не в их стиле. Каждый город жил обособленно, имея связь с внешним миром при помощи морских судов и телеграфа — в последнее время. Имелась ветка от трансконтинентальной дороги до Лисса, построенная еще в прошлом веке тевтонами — и на этом всё. Говорили, что масштабное железнодорожное строительство началось в окрестностях Зурбагана — но туда мне предстояло попасть еще нескоро.
Гостиница, в которой я ждал попутного судна, называлась "Суша и море" — одноэтажное каменное здание с черной крышей прижалось к скале в удобном с точки зрения приманивания постояльцев месте — шоссе на Тахенбакские рудники делало здесь петлю, и волей-неволей вынуждало экипажи и автомобили притормаживать. Окна ее смотрели на океан — и мне это было на руку.
Капитан шхуны "Бабочка" — Илай Фокс — квартировал тут же, в "гостинице Стомадора" — так он называл "Сушу и море". И за ним должны были прислать шлюпку, когда судно покончит с погрузкой и бумажными формальностями. Золотые имперские монеты, перекочевавшие в карман грязного капитанского кителя, были достаточно убедительным аргументом, чтобы он согласился взять с собой одного корреспондента из далекой северной страны...
С сожалением поглядев еще раз на удаляющийся вдаль по дороге фургон и на далекие предгорья, теряющиеся в туманной дымке, я зашагал к гостинице. Здесь, за столиками под навесом, восседали завсегдатаи, и капитан Фокс — в их числе.
Учитывая мой опыт общения с вышколенными и опрятными офицерами и матросами с "Гленарвана", воспринимать растрепанного, потасканного и вечно взмыленного моряка всерьез было сложно. Фокс приглаживал свои сальные волосы пятерней, курил сигариллу и спорил о чем-то с пошарпанного вида интеллигентом в круглых очках.
— ... они в итоге всё равно придут к этому. Только концерны, только федерация, только подчинение себе основных источников ресурсов. Здесь, на Южном — мы единственный оплот цивилизации, единственный островок культуры в море дикости... Историческая миссия городов Колонии — показать всему миру пример построения общества нового типа, а для этого нам необходима ресурсная база и жизненное пространство... — вещал интеллигент.
От словосочетания "жизненное пространство" меня передернуло, и захотелось врезать по уху этому очкастому.
— А гемайны? — Фокс налил в свой стакан еще порцию выпивки из мутной бутылки и отхлебнул добрый глоток.
— Гемайны — пережиток прошлого. Рабство — отвратительный рудимент, с помощью которого не построишь эффективной экономики, — пожал плечами его собеседник, — Или они изменятся — или Наталь исчезнет с карты мира.
— Между тем — на фабриках, которые работают на натальском угле, мы перерабатываем натальский хлопок, подкрепляя силы на обеденных перерывах натальским мясом, натальским хлебом и натальскими фруктами... — Фокс пошевелил стаканом, и алкоголь закрутился по стенкам, образуя воронку, — Вы не помните, и я не помню — но дед мне рассказывал, что такое воевать с гемайнами. Они там винтовку на десятилетие в подарок получают и всю жизнь воюют с каннибалами... При мне тринадцатилетний мальчишка-гемайн одним выстрелом уложил льва, потом достал из-за пояса нож и пошел свежевать его, а когда оказалось, что хищник жив — вступил в схватку и прикончил зверя, перерезав ему горло. Знаешь, что сказал ему отец? "Молодец, что сэкономил пулю!"
— Пф-ф-ф-ф! — сделал вялое движение ладонью интеллигент и отпил из чашечки кофе. Чашку он держал, оттопырив мизинчик, конечно же, — Сколько там населения в Натале? Пятьсот тысяч? Что сделают пятьсот тысяч против полутора миллионов городского ополчения?
Илай Фокс мрачно посмотрел на него, выхлебал из стакана мутное пойло и стукнул донышком по столу:
— По три выстрела, сэр! Они сделают по три выстрела, — завидев, что я подошел поближе, он помахал рукой, подзывая к столу, — Вот — человек военный, да еще и из Империи... Ну, хоть вы скажите этому энтузиасту — война с гемайнами ведь сущий бред, да?
— Любая война — это самый худший кошмар, который только можно себе вообразить, — с готовностью подтвердил я, — Но люди — существа напрочь иррациональные и готовы делать бред с завидной регулярностью.