Может, у него и перехватить тысяч десять-пятнадцать? Или напоить до изумления да на игру уговорить?
– Никак не можно до вечера ждать, ваша светлость! – Сутулый старик с бородой и голосом, более подходящими дьякону, чем истопнику, почтительно поклонился. – Ить по субботам добры люди в баню хотят, а как без денег-то? Никак не можно ждать.
Князь сердито засопел и принялся расстегивать широкий ремень с кобурами, пытаясь добраться до карманов. Вдруг там завалялись рубль али два? Лучше, конечно, сто. Прислуга, неправильно поняв движение, отпрянула:
– Ваша светлость, мы подождем!
– Цыть, ироды! – Трубецкой вытащил откуда-то из-под шубы тонкую золотую цепочку – она осталась после продажи часов, оцененных ровно в две сотни рублей, отданных за кобуры. – Хватит?
– Да тут с лихвой будет!
– Так наперед возьмите. И прочь с глаз моих все, кроме кучера. Почто до сих пор не запряг, дубина стоеросовая?
– Дык не заплачено было!
– А сейчас?
– Дык заплачено.
– Что же ты стоишь, дурак?
Сей пренеприятный разговор окончательно испортил князю наладившееся было настроение, и весь путь до бульвара он проделал в полном безмолвии, вспоминая прекрасное время своей молодости. Это сейчас не приведи Господь больше одной лошади в выезд запрячь, а тогда… Никто и не покидал двора иначе чем на четверике или шестернею, с двумя лакеями на запятках. «Берлины», «купе», «визави»[5]… А дослужишься до генерал-аншефа или фельдмаршала, то и вершников в сопровождение позволительно. В Петербурге закону следовали неукоснительно, в Москве же иные полковники с полуэскадроном из собственной дворни езживали.
Меняется век, меняются нравы, меняются доходы. И если с первыми двумя переменами вполне можно смириться, то последняя вот-вот заставит впасть в отчаянье. И как же другие люди умудряются устроить жизнь? Ведь куда ни взгляни, везде кипит бурное веселье – балы, приемы, крестины, пышные похороны, сговоры, свадьбы, званые ужины. Неужто и остальные тайком распродают остатки былой… былой…
Тут князь запнулся мысленно, не сумев подобрать нужного слова. Но откуда-то люди деньги берут, это точно. Иначе с чего бы бульвару каждый день быть полну праздными гуляками, а число желающих посетить Вокзал[6] не убывает?
– Ба, князь Сергей Николаевич пожаловали! – Сухой дребезжащий голос с обгоняющего возка принадлежал Ивану Андреевичу Муравьеву, человеку сволочному с точки зрения Трубецкого, но весьма богатому. Доходные дома тоже не противоречили новой политике государства. Короткий взгляд на пистолеты. – Не на войну ли собираетесь?
Сам он еще не решался следовать петербуржским модам и был по обыкновению одет в распахнутую хорьковую шубу с хвостами, из-под которой выглядывал непременный фрак. Наверняка и в розовом атласном жилете со множеством карманов и часами в каждом, а свисающие крест-накрест цепочки мерзко звенят, ударяясь об… Впрочем, обо что там ударяться? Полвека молодится старикашка, пытаясь выглядеть записным ловеласом, а толку-то? Все равно не ловеласом смотрится, а сущей прошмандовкой – лицо набелено, брови насурьмлены, щеки нарумянены… Верно Долгоруков писал:
Или вот еще лучше, почти про него:
Трубецкой окриком попридержал кучера и, безуспешно борясь с появившейся неизвестно почему злобой, ответил:
– Нет, любезный Иван Андреевич, не на войну, всего лишь к Его Высокопревосходительству Христофору Ивановичу. А вы, судя по всему, едете желтый билет выправлять?
– Что? – Муравьев задохнулся от возмущения и с угрозой поднял трость: – Я вот вас сейчас…
– Так подойди поближе, ослица валаамская! – Князь поманил пальцем. – За пять аршин каждый геройствовать умеет.
6
Вокзал устроен иностранцем смутного происхождения Медоксом близ Рогожской Заставы и Дурного переулка и являлся одним из модных мест. Имел недурной летний театр, после представления давался бал или маскарад, заканчивающиеся ужином.