— И Вы считаете, что власть большевиков — это всерьез и надолго?
— Товарищ Савонин, если бы с Вами были в Москве, Вас давно препроводили бы под белы рученьки прямиком к товарищу Дзержинскому за такие слова…
— К Феликсу?
— Эдмундовичу. Поймите простую вещь — это власть народа, власть рабочих и крестьян. Тот самый идеал, о котором писали Маркс и Энгельс, Герцен и Чернышевский, Плеханов и Ленин, наконец. Народ веками ждал этой демократии — и получил ее наконец. Как думаете, захочет он ее отдать? Сами знаете, власть если берут, то уже не отдают.
— Это верно, вот только приведет ли народ самого себя к светлому будущему?
— А кто же, как на сам народ может еще разрешить его судьбу? Царь? Бог? Помещик? Увольте.
— Хватит ли опыта? Ума? Терпения?
Фрунзе задумался. Савонин задавал ему вопросы откровенно — с первой минуты знакомства военачальник показался ему именно таким, каким его изображали во всех учебниках: рассудительным, взвешенным, спокойным. Таким он и был — один из немногих порядочных и здравомыслящих людей в верхушке большевистской власти. Потому, видимо, надолго его и не хватило.
— Слишком сложные вопросы Вы задаете, товарищ Савонин. Ответить на них может, пожалуй, только время. А время делаем мы. Вы-то сами как хотите? Хотите для себя будущего, где только от Вашей воли и Вашего решения все зависит?
— Конечно, — улыбнулся Валерий.
Выводы, к которым он пришел по итогам общения с Фрунзе, были неутешительными — он был либо великим актером, просто Станиславским — но кому нужно устраивать все это представление в песках Узбекистана? — или они на самом деле оказались в 1920 году. И хотя поверить в это было практически невозможно, с этим, по всей видимости, предстояло смириться. И ладно бы смириться самому — надо было еще уговорить товарищей принять это за данность.
Несколько комнат на первом этаже дома беглого эмира были соединены в одну и там были установлены полати — сделано нечто вроде импровизированной казармы, опустошенной по случаю прибытия группы Савонина. Валерий прилег на жесткую лежанку с мыслями о том, какие слова лучше подобрать, чтобы объяснить ребятам все происходящее (чего он и сам до конца не понимал). Ответа на этот вопрос он не нашел — усталость сморила его, предательски толкнув в объятия Морфея.
Глава четвертая
Бойцы группы Савонина вернулись в расположение поздно — командир уже спал, — а потому доложить о неутешительных итогах прогулки в город не успели. Хотя ему, наверное, их доклад был уже и не нужен; он и так понимал действительное положение вещей. Утром, проснувшись по просьбе адъютанта Фрунзе, который ждал его для выезда в Бухару на переговоры с эмиром, Савонин не стал будить бойцов — если все так, как он думал, им еще понадобятся силы. Пусть отдыхают, решил он, и вышел к арыку.
Вдвоем с командующим Туркестанским фронтом они вскочили на коней и двинулись в сопровождении небольшого отряда охраны в сторону Бухары. Солнце вставало и начинало палить. Температуры здесь в это время года достигали 60 градусов по Цельсию. Учитывая ограниченность в водоснабжении такая температура делала любые процессы жизнедеятельности — включая боевые операции — очень проблемными.
— А что там Вам говорил Мадамин? — спросил Фрунзе, когда они вышли на железную дорогу — несколько километров до Бухары удобнее было проехать по ней, потому что лошади вязли в песках и порядком уставали, не верблюды все-таки.
— Говорил, что принял Вашу сторону в обмен на какие-то экономические преференции.
— Хм, да, есть такое. Видите ли, несмотря на наличие у эмира самостоятельной армии, регулярной, она вся сосредоточена в Старой Бухаре и будет в случае чего охранять эмира. Для контроля над остальными территориями на протяжении всего времени существования эмирата были введены бекства — ну вроде у нас губерний при царе. Беки облагали народ данью, так называемым зиккятом, за счет этого жили, и держали в руках военную, административную и экономическую власть в стране, удобно разделенной на такие вот территориальные единицы. В 1918 году, после колесовского похода[4], когда инфраструктура эмирата затрещала по швам, бекства разбежались — на смену им сразу пришли басмачи.
— А кто они такие?
— Крупные землевладельцы и скотники. Беки, не будучи в состоянии давать отпор регулярным частям Красной Армии, которые поддерживали национально-освободительные восстания Ходжаева[5] и младобухарцев, предпочли оставить власть. Тогда на арену вышли басмачи. Обладая финансовыми ресурсами, они быстро вооружились, собрали вокруг себя огромное количество крепких и зажиточных крестьян, вооружили их, и стали представлять нам оппозицию. Эмир сделал хитрый ход — как раньше бекам, он разрешил басмачам, или моджахедам, как они себя называют… — в сознании Савонина вдруг словно ножом резануло. Он знал, что басмачи не любят называть себя так, потому что «басма» в переводе с узбекского значит набег, но очередная близость, даже ментальная, с моджахедами, с которыми он не раз встречался в Афгане, не доставила ему радости… — кормиться с территорий, которые они обороняли от нас в его интересах.
4
Неудачная попытка захвата власти в эмирате большевиками и младобухарцами в марте 1918 года // Куц И. Ф. Годы в седле// М.: «Воениздат», 1964. - 152 с. (Военные мемуары) / Литературная редакция О. М. Иванова