Чтобы снизить риск захвата военнослужащих южноафриканской армии в плен, территориальное командование Юго-Западной Африки издало приказ, согласно которому регулярным войскам ЮАР запрещалось проводить операции в составе подразделений силой меньше отделения или десяти человек. Это правило также распространялось на все подразделения, постоянно находящиеся в оперативном районе, включая 31-й и 32-й батальоны.
Я поначалу подумал, что этот приказ был шуткой. Отделение из десяти человек было чрезвычайно уязвимо, особенно если солдаты не были обучены тонкостям тактики малых подразделений. Они оставили бы следовую дорожку, такую же четкую, как шоссе, подняли бы ненужный шум, и при этом у них все равно не хватило бы огневой мощи, чтобы противостоять крупным силам противника.
После обсуждения этого вопроса со своим начальством, как в 10-м секторе, так и в 31-м батальоне, мы пришли к компромиссу: отныне все разведывательные операции будут проводиться в составе отделений по десять человек, которые будут включать в себя две группы по пять человек — каждая под управлением своего командира. Обычно отделение из десяти человек применялось под руководством одного тактического штаба, однако мы решили, что две группы по пять человек будут действовать самостоятельно, каждая в своей зоне ответственности, но на так называемой дистанции поддержки друг от друга. Это решение устроило всех, и нам удалось несколько растянуть эту «дистанцию поддержки».
В то время, когда мы действовали из Руаканы, я на несколько недель был выведен из строя после того, как заразился малярией. Однажды, занимаясь физической подготовкой с оперативным персоналом базы, я вдруг почувствовал себя очень плохо. После этого у меня сильно разболелась голова и началась неконтролируемая рвота.
Малярия свалила меня с ног. Лежа в тесном, жарком изоляторе на «Урагане», — аэродроме и пункте временной дислокации артиллеристов под Руаканой, я потерял сознание, и лихорадка унесла мой разум в ужасные дали. Меня одолевали странные галлюцинации о полчищах бойцов СВАПО, падающих с деревьев на мое тайное убежище. В следующий момент я снова оказывался на зеленых пастбищах вдоль реки Оранжевая со своей семьей. Помню, как в какой-то момент между этими приступами лихорадки мои товарищи пришли проведать меня, и я с потрясением понял, что они прощаются со мной. Но постепенно я вышел из этого ужасного состояния и в течение трех-четырех дней постепенно приходил в себя.
Я был слишком слаб, чтобы отправиться на боевую службу, и, поскольку в оперативном районе было зафиксировано несколько случаев церебральной малярии, меня поместили в госпиталь Ошакати для наблюдения. После выписки я взял двухнедельный отпуск, прилетел домой и провел драгоценное время со своими родными в Апингтоне.
Во время многочисленных операций в Анголе и Замбии я имел честь видеть рядом с собой Ксиватчу Шекамбе. И по сей день я считаю его одним из лучших солдат в буше, с которым я когда-либо работал. Он обладал удивительным чувством ситуационной осведомленности, которое зачастую граничило с предчувствием, шестым чувством, которое позволяло ему понимать и предсказывать развитие тактической обстановки.
Ксиватча обладал почти сверхчеловеческими навыками следопытства. В подразделении рассказывали историю о том, как его предыдущий командир взвода в роте «А», молодой лейтенант, поспорил с некоторыми белыми южноафриканскими следопытами во время учебного курса в Каманджабе. Наш молодой лейтенант похвастался, что нет такого следа, по которому не могли бы пройти его бушменские следопыты. Тогда белые южноафриканцы выставили своего лучшего следопыта, чтобы он проложил след для бушменов из 31-го батальона. Ксиватчу отправили на выслеживание.
Не зная его, белые следопыты решили во что бы то ни стало выиграть пари. Чтобы сбить Ксиватчу со следа, следы были проложены на открытой местности, а затем сворачивали на большую лужайку перед зданием столовой. Белый следопыт расположился в баре, откуда мог бы наблюдать, как бушмен будет пытаться «поднять след». Ксиватча немного замешкался в том месте, где следовая дорожка выходила на траву, а затем направился прямо к бару, следуя по линии через лужайку, которую белый следопыт использовал десять минут назад.
Своими спокойными и решительными действиями Ксиватча часто спасал операцию от катастрофы. Так случилось и в тот раз, когда мы проводили разведку предполагаемой базы СВАПО в районе действий передового отряда ФАПЛА в поселении под названием Чиунга, расположенного на юге Анголы.
В рамках крупного наступления на отряды СВАПО, 10-й сектор оборудовал на территории Анголы передовую вертолетную площадку, или полевой аэродром. На нем располагались вертолеты, возле которых в готовности к вылету находились группы десантников по двенадцать человек с задачей действовать как силы быстрого реагирования в интересах рот 32-го батальона, развернутых для преследования противника.
Наша разведгруппа из 31-го батальона, под командованием недавно прошедшего подготовку лейтенанта из разведывательного отряда, была переброшена из Ондангвы на полевой аэродром и получила задачу обнаружить базу СВАПО. Я должен был работать в качестве заместителя командира группы. Выйдя с аэродрома, мы должны были на протяжении ночи преодолеть пешим порядком 20 км до цели, к рассвету обнаружить базу и вызвать силы быстрого реагирования для ее атаки.
Мы не понимали, что эта разведка должна была дать командиру повод для начала наступательных действий против роты ФАПЛА в Чиунге, поскольку существовали подозрения, что они укрывают повстанцев СВАПО. В то время войска ФАПЛА не считались вражескими, но южноафриканцев расстраивал тот факт, что СВАПО совместно пользовалась военной инфраструктурой с подразделениями ФАПЛА. Зачастую эти силы невозможно было различить, поскольку они использовали одно и то же вооружение и снаряжение.
К рассвету базу мы найти не смогли и поняли, что попали в беду. Теперь нам предстояло искать вражеский объект средь бела дня, что осложнялось тем, что наш обзор был ограничен по мере продвижения на восток, в сторону восходящего Солнца. К середине утра мы обнаружили доказательства того, что находимся поблизости от базы, но врага пока не видели. Вдруг на открытом участке омурамбы мы заметили группу солдат, убегавших от нашей позиции. Мы вместе с командиром группы выдвинулись вперед, чтобы организовать на дереве на краю омурамбы наблюдательный пункт, оставив остальную часть нашего патруля в относительном укрытии в буше.
Чтобы лучше просматривать омурамбу, командир настоял на том, чтобы взобраться на одно из молодых деревьев мопане, что сопровождалось большим количеством пыхтения, кряхтения и ругани. Среди всей этой суматохи я вдруг услышал другой звук, доносившийся с того направления, где находилась остальная часть нашей группы. Поначалу он напоминал далекий лай собак, но мы быстро распознали в нем крики людей, приближавшихся к укрытию. Раздалось несколько выстрелов, и мы вдвоем начали бежать обратно к своим товарищам.
К тому времени, когда мы достигли оставшейся группы, стычка переросла в полномасштабный бой. Мы автоматически начали отходить и перешли к хорошо отработанному порядку действий в «боевых двойках» (или «огонь-движение», когда один человек в паре передвигался под прикрытием огня своего товарища), в итоге разделившись на две группы, чтобы отходить в сторону обоих флангов наступающего противника. Вскоре моя подгруппа оказалась вне линии огня, и мы совершили отход, обогнув наступающего противника по кругу.
Командиру разведгруппы, Ксиватче, и третьему военнослужащему повезло меньше. К тому времени они оказались напротив открытой омурамбы на своем правом фланге, и в результате им пришлось отходить, находясь прямо на линии огня. Командир группы, не зная, погибли мы или продолжаем действовать, понял, что ему необходимо «качать» радиосвязь, чтобы вызвать силы быстрого реагирования, однако теперь они оказались прижатыми к открытому сухому руслу, не имея возможности выйти из боя.