Два грузовика, не снижая хода, влетели в низину, а третий задержался на спуске. Очереди станкового и двух ручных пулеметов подняли облачко пыли, пули рикошетили, уходя от накатанной поверхности дороги. Расчеты быстро сделали поправку на расстояние, оно составляло метров двести, из деревянного борта головного грузовика брызнули отколотые щепки. Брезент на машинах частично свернули возле кабин и заднего борта, там сидели солдаты в серо-голубой форме и пилотках, похожих на небольшие шапочки. Лихорадочно двигая затвором, я выпустил пять пуль, не целясь. Вставляя новую обойму, словно в замедленном фильме, увидел панораму боя, мгновенно врезавшуюся в память.
Головной грузовик, пуская выхлопы дыма, одолевал подъем, с заднего борта вели огонь из винтовок. Вторая машина замерла посреди низины, из кузова выпрыгивали солдаты, двое лежали возле нее, непонятно, убитые или собиравшиеся стрелять. Если вокруг этой машины творилась суета явно не ожидавшего нападения врага, то возле третьего грузовика на западном склоне балки развертывалась активная оборона. Не менее пяти-шести человек стреляли из винтовок и автомата. В эту минуту я сумел взять себя в руки и даже отдать вполне разумный приказ лежавшему рядом Грише Черных.
– Бей по третьей машине.
Передвинул планку прицела на двести пятьдесят метров и выстрелил, целясь в радиатор. Несмотря на непрерывный треск выстрелов, услышал характерный удар о металл – попал в кабину. Двинул затвором и снова попал. Именно третий грузовик казался наиболее опасным. Отсюда вели огонь сверху вниз, и если бы у них имелся пулемет, то нам пришлось бы туго. Грузовик в ложбине дымил, может, и горел, но пламя в ярком свете солнца заметно не было.
Лейтенант Кравченко пробежал мимо, отдавая команды и показывая рукой в ту сторону, куда стреляли мы с Черных. Потом он оттолкнул ручного пулеметчика и умело ровными очередями выпустил диск, зарядил новый. Слева закричал один из бойцов. Прижимая ладони к лицу, вскочил и побежал. Наверное, он ничего не видел, через пять шагов споткнулся о суслиную нору и упал. Я лишь на секунду оглянулся в его сторону, пытаясь угадать, кого ранило. На дороге громко взорвался бак ближнего грузовика, из развернутой емкости поднялся клуб дыма. Топливо горело небольшими лужицами, а под машиной полыхало целое озеро.
Головной грузовик катился вниз, разгоняясь все сильнее. Сейчас перевернется! Но шофер сумел переключить скорость и остановиться. За машину взялся расчет «максима», очень эффективного на таком расстоянии пулемета. Длинные очереди хлестали по брезенту, крошили доски кузова, пробили задние скаты. Машина, как лягушка, присела, еще больше задрав радиатор. Двое солдат перемахнули через задний борт и, стреляя на ходу, отступали.
Мы выигрывали бой, стрельба достигла наивысшей интенсивности. Я высаживал очередную обойму в свою цель, третий грузовик. Кравченко, в десяти шагах от меня, с руганью отбросил перегревшийся пулемет Дегтярева и вел огонь из винтовки. Уцелевшие фрицы бежали в степь, а третья машина, газуя, делала разворот. Там поняли, пора отступать, но не хотели бросать уцелевших камрадов. Водитель грузовика увеличил скорость и, очень рискуя, спустился вниз и одного за другим подбирал своих солдат. На нем сосредоточился огонь всех наших стволов, пробили кузов, брезент, но смелым везет. Машина, прыгая на кочках, скрылась в степи, а мы побежали к дороге.
Я не представлял, что техника может так гореть. Грузовик внизу превратился в огненный клубок, черный дым от дизельного топлива, брезента, какого-то груза ввинчивался штопором в бледно-голубое небо. Одна из шин взорвалась, кусок резины, описав дымный след, шлепнулся на траву. Тело убитого немца возле машины шевелило жаром, огонь бежал по остаткам униформы, превращая завоевателя в головешку. В подсумках взорвалось несколько патронных обойм. Бойцы шарахнулись от неожиданности назад, затем принялись осматривать убитых.
Их оказалось пять, шестого обнаружили в старой дорожной колее. Тело в серо-голубом мундире отчетливо выделялось на фоне выгоревшей травы. Позже я смогу убедиться: защитный цвет германской полевой формы позволяет неплохо маскироваться среди развалин домов или в степи, когда наступает серо-пасмурная погода, которая часто случается в Европе. Такого зноя, как в наших южных краях, когда степь выгорает от горизонта до горизонта, завоеватели, наверное, никогда не знали.
– Гля, сапоги кожаные!
Бывалый ефрейтор Борисюк обратил внимание на обувь. Сапоги никто из нас не тронул. После первого для большинства красноармейцев боя казалось дикостью раздевать и разувать мертвых. Немецкие винтовки особого впечатления не произвели, у нас хватало своих вполне надежных трехлинеек и карабинов. Подобрали автомат с дырчатым кожухом и магазином сбоку, гранаты с деревянными ручками. Из трофеев запомнились штык-ножи, наручные часы (их сразу расхватали) и яркие календарики. Политрук Елесин приказал собрать документы убитых немцев и сложил в полевую сумку.
В головной машине, которая застыла на склоне с пробитыми колесами, обнаружили катушки с разноцветным проводом, телефоны, складные деревянные палки для шестовой связи, консервы, хлеб. Продукты забрали, остальное подожгли. Деревянный кузов и брезент горели отлично, затем вспыхнул хлорвиниловый кабель, а довершили разрушение машины гранаты, которые остались в кузове. Они взрывались друг за другом, разбрасывая обломки досок.
– Наездились, сволочи! – удовлетворенно заметил кто-то из бойцов, глядя, как горят и разваливаются два грузовика, вражеская боевая техника.
Младший лейтенант Кравченко провел бой вполне грамотно, однако и немцы умели целиться. Во взводе погиб один боец, трое получили ранения, их отнесли в лес. Еще более поредевший взвод лежал возле дороги часа два. Затем пришел приказ от Рогожина собираться вместе. Все с облегчением стали подниматься. Горячка боя уступила место ожиданию беды. Здесь, в низине, мы не чувствовали себя защищенными. Единственный танк мог расстрелять нас сверху без всякого риска для себя, и вряд ли нам помогли бы противотанковые ружья.
Два других взвода пролежали в своих засадах безрезультатно. Хуже того, на первый взвод «Мессершмитт» сбросил бомбы, четыре человека получили ранения и контузии. Раненых набиралось семь человек, и нести их предстояло долго. Плащ-палатки для этой цели не годились, принялись мастерить самодельные носилки. Все торопились покинуть балку как можно быстрее. Деревья, которые росли в балке, для носилок не годились. Тополя слишком ломкие, акация, терновник – корявые. Срубили несколько дубков, стволы оказались очень тяжелые, но другого выхода не оставалось.
Фельдшер Захар Леонтьевич мастерил носилки и оказывал помощь раненым, заодно просвещая нас. Медицинской подготовке на курсах уделялось довольно много времени, однако его советы врезались в память.
– Главное – остановить кровотечение. Видите, как я повязки накладываю.
Одному из бойцов острый осколок размером с гороховый стручок вонзился в плечевой сустав рядом с ключицей. Захар Леонтьевич выдернул осколок и соорудил хитрую повязку. Другому красноармейцу сломало взрывной волной в нескольких местах ногу. Она распухла, человеку сделалось плохо. Фельдшер тихо произнес:
– Страдает парень. Ему бы спирта граммов двести, может, во сне и отойдет.
– Выздоровеет, что ли? – наморщил лоб Гриша Черных.
– Излечится… от всех бед.
Глядеть на страдавших раненых было тяжело. Когда один из бойцов вспомнил невпопад об удачном бое, его оборвали:
– Ох и храбрец!
– Тут люди помирают, а он героя из себя строит.
Боец замолчал и убрал подальше трофейный автомат, которым хвалился. Перед дорогой нас накормили рыбными консервами без хлеба, напились впрок воды и заполнили фляги. Поджигали имущество, оставленное интендантами. Тяжелые, свернутые комком палатки, гору противогазов, ящики с мылом. Особенно не старались, так как сильное пламя могло нас выдать. Бутылки с горючей смесью бросили в кусты. Те, кто постарше, глядя на горящее добро, вздыхали: