— Общее уничтожение. На счёт «пять». Повторяю: общее уничтожение на счёт «пять». Все готовы?
Два удара сердца рация молчала, а потом разродилась многократным «Да», «Вас понял», «Мы готовы», «Ждём отсчёт».
Отражение Сторожа усмехнулось, а его голос произнёс:
— В темноте не только это чучело сильнее.
— Раз, — начал Егор.
Слова всё ещё казались видимыми, а не звучащими, но раз остальные слышат их, то, что ему кажется, неважно.
— Два.
Рогатое, бледно-голубое слово.
— Три.
Угловатое, колкое, морозное слово.
— Четыре.
Прозрачное, квадратное слово.
— Пять.
Просто слово. И десятки знаков уничтожения, сливающиеся в один. Те, что вычерчены тут, внутри здания, и те, что пришли снаружи. От «спецов», от спецназа, от частников. Все в один. Невозможно огромный, сияющий тысячами огней, фонарей и ламп.
Сильный.
Тёплый.
Живой.
Сторож вскинул руки над головой — и знак вырос втрое, стал нестерпимо ярким и врезался в зеркало.
Монстр в треснувшем зеркале вздрогнул и разлетелся сотнями чёрных клочков.
Вместо него Егор увидел толпу несовременно одетых людей. С сумками, чемоданами, корзинами и колясками. Люди садились в автобусы и уезжали.
Город опустел за несколько часов.
Больше обычные люди не вернулись.
Несколько раз мелькали фигуры в защитных комбинезонах с непонятными приборами в руках.
Потом прошло лето. Пришла осень. А люди так и не пришли.
Ни в одном зеркале не было людей. Ни на площади, ни в кинотеатре, ни в гостинице, ни в центральном универмаге.
Пустые улицы. Пустые дома. Пустые зеркала.
Месяц за месяцем. Год за годом.
Год за годом.
Год. За. Годом.
Один.
Как выглядят люди? Как куклы, оставленные в пыльных квартирах? Как полустёртые абрисы на выцветших афишах?
Того, кто хоть немного похож на человека, себе. Забрать. Присвоить. Навсегда.
Не уходи. Не бросай нас. Останься с нами.
Те, кто похожи на людей, кричат от ужаса, мельком заметив что-то в витрине или окне.
Не хотят оставаться. Уходят.
Перемещаться по зеркалам и отражениями всё сложнее.
Забиться в зеркальце. Уснуть. Видеть подобие снов о смехе людей, о танцах и кинопремьерах, о парадах и школьных линейках. О свадьбах и похоронах.
Месяц за месяцем. Год за годом.
Движение. Голоса.
— Возьмём на память!
— Осколок зеркала? Плохая примета.
— Да брось!
Люди. Люди! Люди!
Надо выйти. Поздороваться. Посмотреть!
Из этого зеркала заглянуть в салон машины. Из того посмотреть на дорогу. Люди!
Со мной. Мои. Люди!
— Что это?! Господи, что это!
— Берегись!
— А-а-а!
Удар.
Небо. Мелькнули обломки машины. Деревья. Небо.
Небо, с которого медленно сыпался снег. Затем темнота. Солнечный луч, протопивший снег. Травинка, прорастающая над зеркальной поверхностью. Дождь.
Отблески проносящихся вдалеке машин.
День-ночь. Ночь-день.
Птица в небе. Солнце. Дождь. Снег. Небо. Темнота. Снег. Дождь. Снег.
Сезоны менялись стремительно и бесконечно.
— Мама, смотли! Зекальце!
Ребёнок. Бежит, трясутся деревья, трава, цветы.
— Фу, брось! Гадость!
— Мама...
— Не хнычь, брось бяку. Пойдём.
Бросили у дороги.
Уходят. Уходят. Уходят. Ушли.
Не пускать. Следующего — не пускать.
Ждать. Копить силы. Поймать. И не отпускать. Ждать.
Слишком долго никого не было рядом.
Слишком много пустоты и тишины.
День. Ночь. День. Ночь. День. Ночь.
Неделя? Две?
Человек, отразившийся в зеркале, не успел закончить то, зачем вышел из машины. Наклонился, стеклянно глядя в пространство перед собой, поднял осколок и понёс в машину.
К людям. К людям. Найти город. Занять его. Не быть одним. Не быть в пустоте. Никогда не отпускать людей. Позвать. Забрать. Запечатать. Быть вместе.
Мужчина ведёт машину к городу. Быстро-быстро. Изо всех машинных сил.
Выходит на улицу, сжимая осколок в руке.
Витрина, залитая утренними солнечными лучами. Прохожие вокруг. Покупатели внутри.
Человек прижимает испачканное кровью «зеркальце» к витрине — и то, что было так одиноко, входит в город.
Люди. Мы будем вместе. Все. Всегда. Рядом. С нами. В нас.
Отражения померкли. Зеркало за барной стойкой осыпалось водопадом мелких осколков. Все остальные зеркала в зале помутнели и пошли трещинами.
Егор повернулся, но Сторожа рядом уже не было.
— Все целы? — хрипло спросил старший Б-пять.
— Не уверен, — отозвался Макс.
— Разберёмся, — хмыкнул кто-то из юристов. — Главное, что той твари больше нет.
— А где Зеркальщик? — спохватился Азамат.
Кошкин поднял упавшее на пол зеркало в красивой раме и с облегчением выдохнул:
— Он тут.
— Выходим, — велел Егор. — Эд, забери зеркало у Макса.
— А ты?
— Старшие выходят последними.
Знаки поиска показали, что в клубе не осталось никого сверхъестественного.
На улице в густых тёмных сумерках горели костры. Наверное, образовывали круг, закрывающий клуб. Это Сторож, его магия. Видимо, Бьёрн договорился. Или Иваныч. Или ещё кто.
Думать не хотелось. Ничего не хотелось, только лечь прямо на асфальт парковки и бездумно лежать, глядя в затянутое тучами небо. И больше ничего.
Аз деловито объяснял Руслану, Бьёрну и ещё кому-то, как Сторож помог справиться с Зеркальщиком из заброшенного города. Что? А, да, наверняка из Припяти. Нет, ничего в качестве оплаты не просил и про услуги не говорил.
В окрестных домах светились окна. Вон там женщина говорит по телефону, облокотившись на стол у подоконника. Там мужчина курит, приоткрыв створку. Вон девушка задёрнула штору.
Этот город полон людей. И нелюдей, которые готовы встать на его защиту.
На лицо упали первые капли дождя. Егор сел на ступени клуба и закрыл глаза, бездумно наслаждаясь свежестью дождя.
Рядом, справа и слева, кто-то уселся. Эд и Макс. Хорошо.
Ошибаться нельзя
7 июля
Максим в одиночестве обедал в столовой, а за соседними столиками оживлённо обсуждали последние новости.
— Слышали? Из О-пять Баглаева перевели в ночную! Команда Онегина теперь О-четыре.
— Яковлеву отдали?
— Да. И все оставшиеся пятёрки под вопросом, — парень покосился на столик Кошкина. — То есть вон, Б-пять, и Н-пять из ночной.
Максим вздохнул.
Последствия вторжения Зеркальщика из Припяти разгребали до сих пор. Тварь утащила троих «спецов» и, как минимум, пятерых гражданских. Вернуть их не удалось. «Свой» Зеркальщик только разводил руками: в его владениях исчезнувших не было. Видимо, они погибли, когда был развеян монстр.
Из тех, кто остался, но заглянул в чужое зазеркалье, не все сумели вернуться к работе. Двоих отправили на лечение, трое ушли в незапланированный отпуск, чтоб подлечить нервы. А ещё шесть человек, включая ребят Яковлева, уволились из спецотдела. Максим даже не пытался представить, что именно они увидели в отражениях безумного Зеркальщика.
Как будто всего этого было мало, из Москвы прислали комиссию для расследования обстоятельств инцидента. Кошкин, с одной стороны, прекрасно понимал, что это неизбежно: после такого-то происшествия! Но с другой — его до зубовного скрежета бесило то, что какие-то чужаки будут разбираться в том, правильно ли местный спецотдел защищал свой город.
На практике работа комиссии оказалась ещё хуже, чем в воображении Кошкина: москвичи совали нос во все дела за последние три или четыре года, допрашивали оперативников и участковых, диспетчеров и лаборантов. Антон Иваныч был мрачнее тучи. На подчинённых не срывался, но все старались начальство лишний раз не беспокоить.