Мало кто из молодежи сороковых-пятидесятых, да и последующих годов, решился бы сам инициативно постучаться в двери МГБ и заявить: «Я хотел бы работать разведчиком!»
Тогда серо-желтое здание на площади Дзержин-ского считалось не только таинственным, но и зловещим местом, которое лучше обходить стороной. Так оно и было.
В период жестокой кампании по борьбе с низкопоклонством перед Западом и космополитизмом я получил устный выговор по комсомольской линии только за то, что назвал джаз одним из видов музыкального искусства, имеющим такое же право на существование, как и трио бандуристов. Таковы были суровые времена и нравы.
Но даже тогда кто-то работал в разведке, добывал секреты атомного оружия, проваливался, был необоснованно репрессирован. Однако все это пряталось за семью печатями, было неизвестно непосвященным. Лишь в последнее время печати сломаны, двери приоткрыты, сдернуты покровы секретности, многое тайное стало явным. В период разгула гласности разведка шредстала перед публикой, как обнаженная натурщица перед студентами художественного училища. Кто-то с интересом разглядывал ее, кто-то истошно вопил: «Вон ее, орган насилия и произвола, из нашего демократического общества!»
Крикуны и злопыхатели увлеклись и пренебрегли еще одним постулатом: без разведки государство превращается в полуслепого и полуглухого странника, который не ведает о том, какие опасности его ожидают и куда приведет его дорога, по которой он движется.
На закате жизни каждого человека, и разведчика в том числе, разрушающее время затуманивает, делает зыбкими и расплывчатыми облики людей, с которыми были случайные встречи, сотрудничество, дружба и (единство противоположностей) глухое соперничество, даже вражда. Тускнеет, лишается былых ярких красок все виденное, услышанное, пережитое.
Но даже пыль времени и паутина неумолимого склероза не в состоянии полностью вытравить из памяти вехи пути, места пребывания в различных странах, встречи и с когда-то «сильными мира сего», и с простыми феллахами. «Из недр сознания, со дна лабиринта теснятся видения толпой многоликой».
Несмотря на приказы памяти выкинуть все плохое и оставить в своих матрицах только хорошее, она автономно сохраняет все то, что было. Воля не всегда довлеет над памятью, они существуют параллельно, воздействуя друг на друга. В результате такого^ симбиоза рука почему-то начинает тянуться к перу, а перо к многотерпимой бумаге. Так постепенно возникает история об увиденном, передуманном, пережитом.
Но тут же зашевелился червь сомнения — постоянный спутник разведчика: а нужна ли она? Какой интерес она может представить для широкого читателя, закормленного всевозможными вариациями на так называемую шпионскую тематику? Но наш мир можно познать, используя также чужой опыт. Желание поделиться им превысило сомнения. «Яви себя миру» — рекомендовали древние мудрецы. В результате появился сложный коктейль, части которого составляют: оперативная работа разведчика в арабских странах под крышей дипломата, фрагменты реальных исторических событий, немного этнографии, личное восприятие происходившего, своего рода реминисценции и даже некоторые элементы теории.
Как утверждается в древнеегипетском папирусе: «Книга лучше расписного надгробия».
СЛУЧАЙНЫЙ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ СУДЬБЫ
На центральной улице Москвы — улице Горького (ныне Тверская) было уникальное в своем роде питейное заведение. Официально оно называлось «Коктейль-холл», а среди завсегдатаев чуть короче и теплее — «Ерш-изба». До начала «холодной войны» его в основном посещали иностранцы. Затем оно стало доступным и для рядовых советских граждан.
Уникальность «Коктейль-холла» заключалась в большом выборе напитков с экзотическими тогда названиями и отсутствии горячих блюд. К коктейлям подавались лишь сладости и фрукты. Разухабистых кабацко-купеческих застолий с танцами под оркестр и песнями типа «Шумел камыш» там не было. Для любителей соленого огурца, водки и котлет «по-киев-ски» «Коктейль-холл» интереса не представлял.
Завсегдатаями этого заведения чаще всего были люди искусства, в том числе и довольно известные, интеллигенты с небольшим заработком, студенты, которым в день получения стипендии хотелось приобщиться к «светской жизни», а также спекулянты рижской мебелью, ныне именуемые бизнесменами.
Там можно было встретить известного поэта Михаила Светлова. Несмотря на свой мефистофельский профиль, он был добрейшим и остроумным человеком, дарил сборники своих стихов с автографами. Ему принадлежит крылатая фраза — «упивающийся хватается за соломинку».