Репетиции будущих ударов по интеллигенции, кроме высылки не принявших новой власти писателей и ученых 1922 года, шли все 20-е годы. Начиная со знаменитого ареста и высылки чекистами видных деятелей «Помгола» (Комитета помощи голодающим в Поволжье), посмевших без высшего одобрения партии и советской власти собраться для попытки помочь голодающему населению целых губерний. Деятели «Помгола» с достаточно известными среди российской интеллигенции именами (Прокопович, Осоргин, Кускова и др.) после арестов и допросов разбросаны чекистами по ссылкам с запретом жить в столице. Между интеллигенцией, даже принявшей поначалу революцию и советскую власть, и самой этой властью уже с начала 20-х годов начинала вырастать идейная пропасть и вставать стена политического сыска в лице ГПУ. Так, арестованному тогда в числе главных помголовцев председателю Союза журналистов Осоргину сотрудник ГПУ на допросе задал стандартный для 20-х годов вопрос: «Ваше отношение к советской власти?» На что получил от Осоргина ответ: «Я к ней отношусь со все большим удивлением, поскольку революционная буря опять вырождается во что-то полицейское в виде ГПУ».
Тот же 1922 год памятен в истории ГПУ еще и тем, что по его инициативе закрыто «Общество помощи политическим заключенным», созданное бывшей супругой писателя Горького Екатериной Пешковой. Взамен с разрешения Дзержинского Пешковой позволили затем открыть эту же общественную организацию под названием «Помполит», которая уже практически лишена была какого-либо веса, и лишь сама Пешкова продолжала досаждать прошениями об очередном политическом арестанте Дзержинскому, а позднее Ягоде. В 1938 году даже это символическое общественное объединение закрыли наглухо, поскольку политических заключенных СССР вообще перестал за собой признавать, косяками пошли одни «враги народа».
1929 год – так называемый год «великого перелома», когда на излом принудительной коллективизации было взято крестьянство по всему Советскому Союзу, – сопровождался массовыми репрессиями против «кулаков» и любых несогласных с политикой колхозов. И здесь деятельное участие в репрессиях к недовольным и массовым высылкам кулацких семей на смерть в холода приняло ГПУ. От спецслужбы в главной комиссии по раскулачиванию СССР заседали тогда заместители председателя ГПУ Ягода и Евдокимов. Роль спецслужбы здесь была не главной, основную нагрузку возлагали в коллективизации на партийные органы. ГПУ обязывали помогать выявлением явных противников «великого перелома» и их репрессиями.
Одно из таких дел ГПУ в эпоху «великого перелома» сейчас достаточно известно. В 1932 году в уральской глухой деревушке Герасимовка был зарезан юный пионер Павлик Морозов, с подачи лично Сталина вскоре раскрученный советской пропагандой как главный пример детворе, как пострадавший за разоблачение в суде отца-кулака от других несознательных родственников. Сейчас легенда о Павлике Морозове поистерлась и потускнела, только специалисты помнят, что обстоятельства и мотивы его убийства туманны. Что осужденные за него люди, вероятно, просто «назначены» следствием Свердловского ГПУ в убийцы с политическим мотивом, а значит, и сам несчастный подросток ни на кого не доносил, а незаслуженно припечатан в истории каиновым клеймом «предателя родного отца». Материалы следствия ГПУ из 1932 года наводят на мысли, что показания арестованных подгонялись под уже озвученную на всю страну версию «мести кулаков храброму пионеру». Что двое родственников Павла Морозова расстреляны в итоге без особых оснований, а его восьмидесятилетние дед и бабушка еще до приговора умерли в тюрьме под следствием в результате тех же специфических методов расследования. Ведь даже на процессе октября 1932 года по этому делу вместе с расстрельными приговорами суд признал применение следователем ГПУ Титовым в этом расследовании фальсификации доказательств и побоев подследственных, вынеся частное определение о привлечении к суду за это самого чекиста Титова. Хотя на участь расстрелянных «убийц» Павлика – его родственников Арсения Кулаканова и Данилы Морозова – это никак не повлияло. Это громкое дело – один из примеров участия ГПУ в «великом переломе».
А также ГПУ должно было вмешиваться вместе с частями регулярной РККА там, где на этом фоне происходили откровенные крестьянские восстания. Это в 1929–1930 годах случалось на Дону, в Рязанской губернии, в Бурятии. В 1929 году крупное восстание крестьян против коллективизации подавлено в Аджарской автономии, подавлением лично руководили глава Аджарского ГПУ Киладзе и руководивший тогда всем ГПУ по Закавказью Лаврентий Берия, будущий шеф союзного НКВД. В это же время крупное восстание крестьян под началом Ахундова подавлено в Азербайджане, здесь действиями войск ГПУ руководил начальник Азербайджанского ГПУ Фриновский, в будущем правая рука наркома НКВД Ежова в годы ежовщины.
После воспетого советской пропагандистской машиной «великого перелома» российской жизни наступили в ряде областей СССР еще и голодные годы, стоившие нашему крестьянству еще не одного миллиона жизней. Считается, что тогда кроме сбоя в сельском хозяйстве за счет пресловутого «перелома» действительно сказался еще и неурожай 1930–1931 годов. Но сейчас все больше историков главной причиной этого голодомора в больших областях Украины, Северного Кавказа, Дона, Поволжья, Северного Казахстана, Урала, Дальнего Востока считают установки власти на изъятие хлеба на экспорт, приравнивая итоги этого большого советского голода к геноциду советской властью собственного населения, когда миллионами жертв голода оплатили сталинскую индустриализацию промышленности. В этой страшной эпопее у ГПУ тоже была своя главная функция, поскольку к размашистым репрессиям, как и при сплошной коллективизации, госбезопасности прибегать не пришлось за отсутствием массовых выступлений против власти и здесь, народ уже был надломлен и затерроризирован за более чем десять лет советской власти.
На ГПУ кроме ликвидации небольших очагов сопротивления и выявления недовольных в качестве главной задачи возлагалось создание кордонов от проникновения сельского населения из голодных областей в большие города и в не затронутые голодом регионы страны, своеобразная информационная блокада голодных краев. Из Политбюро и с Лубянки начальнику ГПУ Украинской ССР Всеволоду Балицкому прямо приказали изолировать некоторые украинские области, не пропуская в Белоруссию и РСФСР самих голодающих и массовые слухи о жертвах голода. Именно благодаря этой информационной блокаде об ужасах голодомора на Украине в мире знали долгое время только часть правды от украинских эмигрантов и свидетельств под немецкой оккупацией Украины 1941–1943 годов, а весь жуткий масштаб голода 1930–1932 годов в российских областях мы узнаем только сейчас. Это тоже стало репетицией для советских спецслужб, кордон для распространения информации в закрытой стране, пусть и относительно условный, совсем пресечь страшную правду и не менее страшные слухи было не под силу даже отмобилизованной и отлаженной машине всесоюзного ГПУ. Крестьяне все равно просачивались в города в поисках спасения, да и кордон начали ставить уже после начала такой голодной миграции. Но это тоже мостик для спецслужб от большого голода к Большому террору несколькими годами позднее.
ГПУ против церкви
Это тоже была первая репетиция, вернее, начало большой расправы с православной церковью в России, пик которой пришелся опять же на 30-е годы, от этого удара Русская православная церковь не оправилась до сих пор. И первый сильный удар по церкви и ее позициям в России пришелся на середину 20-х годов, когда ГПУ объявило практически официальную кампанию террора против церкви. Да и практически до конца 20-х годов чекисты относились к церкви исключительно как к враждебному их власти институту, руководствуясь богоборческими лозунгами большевиков: «Мы свергнем царей небесных, как свергли царей земных».
Старт откровенным репрессиям против церкви был дан еще в ходе Гражданской войны. Когда, например, начальник Секретно-политического отдела ГПУ Тимофей Самсонов, богоборец и бывший анархист, написал на имя Дзержинского докладную в виде проекта окончательно за несколько лет уничтожить в Советской России православную и любую другую религию путем прямого изничтожения духовенства разных конфессий в целом. Затем столь откровенно кровожадный план скорректировали по срокам и по методам исполнения, приступив к удушению церквей постепенно.