— Кто таков? Отколь и куда, путь держишь?
— Семен Федорович Костомаров, — проговорил путешественник и, подумав, добавил, — бывший дворянин, а теперь, — он махнул рукой, — бродяга. Иду с Крыма в родной город Мологу.
— Что-то я тебя батенька не припомню в Мологе — то…
— Так, я без малого тридцать годков — провел в столице. Служил самодержцу и отечеству.
— Так ты, наверное, поди — из господ офицеров?
— Из них самых, — кивнул Щукин, вспомнив о тех нескольких годах, когда, будучи еще мальцом, не смышленым, провел в суворовском училище.
— За красных, небось, в Гражданскую воевал? — поинтересовался крестьянин, словно это имело какое-то значение.
— И за них тоже. Сначала с немцами воевал, после революции к Кутепову примкнул… А когда увидел, что он с русским народом делает, — тут Семен Федорович решил придерживаться негативного отношения к генералу, — к красным ушел. А сейчас, вот хочу городок свой посетить, да в монастырь какой-нибудь податься. Грехи замаливать.
— Много грехов-то?
— Много, очень много.
— Так сначала может в монастырь, а потом, когда устроишься в город. Сейчас у новой-то власти религия не в чести. Не иначе, как опиумом называют. Лет так несколько назад помнится, громили обители. Да, что это я. Ты садись. Я как раз в монастырь еду. В Югскую Дорофееву пустошь. Для игумена письмо везу от сестры. Она сейчас в Рыбинске проживает.
— Знакомое название, — проговорил Семен Федорович, — слышал я, закрыт он. Даже в газете читал, что лет пять назад, разогнали оттуда всех иноков.
— Было такое, — согласился крестьянин, — разогнали. Да только свято место пусто не бывает. Засели в том монастыре сначала белогвардейцы, но и им уйти пришлось. А уж потом туда опять монахи вернулись. Года так четыре назад.
— А белогвардейцы, что же монастырь то не разворовали?
— Так ведь, они же все благородные. Может, у кого и рука на сокровища не поднялась. Ну, — тут крестьянин сделал паузу, словно решая говорить или нет, — монах среди них был. Он-то все и сберег. Ну, ладно заболтался я. Если поедешь со мной залезай не телегу.
— Поеду, — проговорил Щукин, запрыгивая, да так, что повозка от этого скрипнула, и даже немного просела.
— Ты уж поосторожнее, Семен Федорович, — проговорил мужичок, — чай не бричка. Небось, в бричке привык ездить…
— Бывало. — Слукавил Щукин.
Ехали они медленно. Дорогой Егор Тимофеевич, так звали владельца повозки, долго расспрашивал Щукина и про Перекоп, и про Ильича, и про Буденного. Даже поинтересовался, видел ли Семен — Врангеля. Кое-как Щукин рассказал все-то, что ему было известно из учебников истории. Признался, что Врангеля не видел, как, правда и Буденного, чем немного огорчил крестьянина.
Ближе к полудню Семен Федорович увидел стены монастыря, возвышавшиеся над пологим берегом реки. Ему вдруг вспомнилось, что несколько лет назад, он проплывал здесь на туристическом теплоходе. Тогда купол, который сейчас блистал позолотой, был ободран, и тоскливо выглядывал из воды.
Неожиданно дорога разделилась. Часть ее продолжала тянуться вдоль берега, другая же свернула к храмам.
Егор Тимофеевич остановил телегу. Ловко спрыгнул на глинистую почву, и подошел к обитым железом мощным монастырским воротам. Постучал, посохом, что лежал рядом с ним всю дорогу.
Монастырь представлял оборонительное сооружение, словно это была не обитель отрекшихся от мирской жизни монахов, а воинская часть, или даже бастион, оберегавший дорогу к городу. Огромные окна сейчас были заделаны кирпичом, не удивительно, что войска ГПУ так долго не могли взять его. Оставалось только убедиться, какой надежной была кладка.
Из-за стены доносилось пение монахов.
Маленькая дверь в воротах со скрипом открылась, и на ее пороге показался полный инок в черной рясе.
— А это ты, Егор, — проговорил он, узнав Тимофеевича.
— Я батюшка.
— А это кто с тобой?
— Семен Федорович Костомаров, — бывший сначала белый офицер, потом красный комдив, — представился Щукин, и поклонился.
Монах сначала поморщился, потом плюнул и перекрестился.
— И зачем пожаловал, сей отрок в нашу обитель? — спросил он, с издевкой.
— Грехи замолить отче. Больно уж много на моих руках крови. И немецкой и нашей русской. Не могу я отче больше жить так, — забормотал Семен Федорович, пытаясь играть более правдоподобно.
— Ну, раз решил грехи замолить, так будь добр зайти. Извини, обильного питания предложить не сможем. Сами вот уже, поди, второй год еле концы с концами сводим.