Реджинальд Остерхаген. Его музыка вдохновляла Эрика. Без музыки он не мог писать, и не хотел. Реджинальд Остерхаген, который в жизни оказался тем ещё мудаком, даже не подозревал, как он был важен для её мужа. Не имел понятия, что своей последней мелодией пробудил давно забытые приятные воспоминания, озаренные теплым летним светом. Что ж, Реджинальд Остерхаген, возможно, ты и был мудаком, но чертовски гениальным мудаком.
Аделаида Эстер улыбнулась. По щеке пробежала ещё одна слеза. Она повернулась к Стефани и хотела было что-то сказать, но совершенно забыла, что не может, поэтому просто улыбнулась, давая понять, что с ней все хорошо.
Стеф выдохнула и расслабленно откинулась назад. Они просидели в тишине несколько минут. Ада предавалась приятным воспоминаниям об Эрике. Юная Клэтуотер просто молчала и смотрела куда-то наверх. По пластиковой крыше застучали капли дождя. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, пока наконец не пошёл ливень. Капли были большие и стучали громко, в беседке стало так шумно, что даже собственные мысли не получалось услышать.
Минут через десять дождь прекратился. Поняв, что снаружи больше не льёт, они, не сговариваясь, молча вышли из беседки. Песок на берегу заметно потемнел. Река за такой небольшой промежуток времени стала ещё шире, как показалось, а над лесом на противоположной стороне раскинулась яркая радуга. Берег размяк, песок залезал в босоножки. Ада не без труда их сняла и пошла по холодной поверхности к воде. Волны медленно накатывали, она остановилась ровно в том месте, где они лишь слегка омывали ноги. Вода оказалась не холодной, что её сильно обрадовало. По телу пробежало тепло. Она сделала ещё несколько шагов вперед и зашла по щиколотку.
Из нагрудного кармана на платье Аделаида достала сложенный два раза листок бумаги. Он немного пожелтел и помялся, но было видно, что с ним бережно обходились. Слегка дрожащей рукой она развернула письмо и вытянула перед собой. Последние лучи солнца просвечивали бумагу, но аккуратно выведенные буквы оставались прекрасно видны. Воздуха в легких стало как будто не хватать, но это ощущение быстро прошло.
Дорогая Эстер!..
Начала читать она. Только в этот раз голос в голове был не её. Она читала, представляя, что Эрик произносит эти слова.
Я сжег свои книги, записи и документы, всё, что меня когда-либо связывало с этим миром. Считай это моим свидетельством о смерти.
“Как же тяжело тебе это было писать”.
Нет, он не был спокоен. Он боялся. Ужасно боялся. Он даже плакал. На самом краешке письма, в левом нижнем углу, Ада разглядела едва заметный след капли, от которого он старался избавиться. Ему было очень плохо. Тяжело. Стыдно. Да, он действительно не видел другого выхода. Он действительно думал, что так будет легче обоим. Может он считал, что ей начало все это надоедать? Все его безуспешные попытки стать известным, найти себя в этом мире, сидение дома месяцами, творческие кризисы, истерики, вдохновение. Может он и правда думал, что её это все раздражает? Но это же было совсем не так. Может у неё было не так много веры в его мечту, но она поддерживала его, потому что по-доброму завидовала. Завидовала его страсти к писательству. Она видела его талант и вместе с ним не понимала отсутствия успеха и признания. Нет. Аделаида верила в него, готова была поддерживать его столько, сколько ему было нужно. Каждую минуту, каждый час, каждый день, много лет.
Отправлюсь в бесконечное путешествие, наперегонки с ветром, на ту сторону, где легче будет нам обоим.
Я люблю тебя, Ада. Ещё увидимся.
“Я тоже тебя люблю, Эрик. Но, наверное, пришло время отпустить. Увидимся на той стороне”.