Кроме того, призывая к спекуляциям, спекулятивный реализм сам начинается с критики «контринтуитивного или даже откровенно странного» способа мышления современной «корреляционистской» философии и в своих призывах отчасти опирается на здравый смысл (назад к самим вещам, прочь из тюрьмы рефлексии), реабилитируя и используя естественную установку, свойственную обыденной жизни и научному познанию.
Можно было бы объединить четверку фигурой очередного коперниканского переворота, предполагающего устранение всего «человеческого» (опыта, языка, дискурса, культуры и т. д.) из центра мышления о реальности, однако эту фигуру можно понимать настолько по-разному, что она едва ли задает строгую рамку; кроме того, в современной философии к ней прибегали для (само) описания слишком часто. С точки зрения здравого смысла, опосредующие инстанции корреляции, вероятно, можно назвать «человеческими», коль скоро опыт, язык, социальные структуры, текст – это что-то из сферы человеческого духа. Тем не менее «человек» или «человеческое» остаются не более чем интуитивно понятными словами, но не содержательно проработанными концептами. Попытки обнаружить их в самой континентальной философии чаще всего будут натыкаться на их определения как раз через такие опосредующие инстанции[27].
Во-первых, будучи в широком смысле трансцендентальными, то есть будучи условиями возможности, они вовсе не обязательно привязаны к такой частной эмпирической вещи, как человек.
Например, между Dasein, как и трансцендентальном единством апперцепции, и человеком нет обязательной связи. Во-вторых, первоначально через эти инстанции концептуализировалась конечность как фундаментальная черта всякого разумного существа, и в результате трансцендентально-эмпирическое (или, например, онтико-онтологическое) устройство легло в основание современной конструкции человека как конечного существа[28] – той самой конструкции, исчезновение которой когда-то предсказал Фуко. Иными словами, в основе попытки проинтерпретировать корреляционистскую конфигурацию философии как антропоцентризм лежит круг в определении.
Впрочем, книга Хармана и не пытается убедить читателя в наличии у спекулятивного реализма единой позитивной программы наподобие феноменологии или структурализма в XX веке[29]. То, что Жижек счел «ограниченностью» спекулятивного реализма – распад на разные фракции – представляется Харманом в качестве его достоинства. Он эмоционально подчеркивает, что «разнообразие позиций всегда было самой большой силой спекулятивного реализма, и это главная причина, по которой я скучаю по тем дням, когда группа еще существовала как место дружеских дискуссий»[30]. Неслучайно воркшопу посвящены введение и четыре параграфа в каждой из глав книги, а возможную будущую траекторию Харман выписывает по отдельности для каждого из оригинальной четверки, но не для движения в целом. Такое диахроническое рассмотрение позволяет представить спекулятивный реализм как многообразие самостоятельных интеллектуальных траекторий, на короткое время встретившихся в своем стремлении уйти от сложившегося в современной философии консенсуса. Поэтому – возможно, вопреки намерениям самого автора – книга отдает дань не только и даже не столько самому спекулятивному реализму, сколько самостоятельным мыслителям, дискутировавшим и сотрудничавшим начиная с весны 2007 года и в течение последующих нескольких лет. В центре книги – разнообразие, взаимная конкуренция и критика четырех участников первоначального воркшопа, а их позитивное единство – одна из интриг, несмотря на декларируемую Харманом общую приверженность реализму и спекуляции:
27
Любопытное исключение в данной связи составляет не-философия Ларюэля: так, в ее задачи входит среди прочего определение «сущности человека», которое бы не зависело от инстанций языка, власти, культуры и т. и., то есть «миноритарное» определение в противовес «авторитарному», связанному с трансцендентальным, которое воплощается для Ларюэля в образе обобщенного Государства. Хотя в своем раннем творчестве (о котором пишет Харман) Брассье во многом опирался на положения Ларюэля, этот момент не-философии он практически никак не комментирует, рассматривая его не иначе как реликт антропоцентризма.
29
Книга Хармана, написанная в 2018 году, – отнюдь не первая попытка дать масштабный обзор спекулятивного реализма в целом. В 2014 году – спустя всего семь лет после голдсмитского воркшопа – вышла книга «Спекулятивный реализм: проблему и перспективы» Питера Граттона, активного участника движения спекулятивного реализма (Gratton Р. Speculative Realism: Problems and Prospects. L.: Bloomsbury, 2014). В отличие от Хармана, Граттон обращается к читателям, знакомым с обсуждаемыми концепциями и ставит идеи основной четверки спекулятивных реалистов в контекст проектов других авторов (Джейн Беннетт, Элизабет Грос, Катрин Малабу, Эдриэн Джонстон). Его работа носит критический характер; более того, она в большей степени является его собственным исследованием, выполненным на материале спекулятивного реализма. Вопреки Харману, Граттон считает, что спекулятивных реалистов объединяло не столько противостояние корреляционизму, сколько переосмысление концепта времени, точнее, реальности времени. В конце книги Граттон разрабатывает теории времени вне корреляции, которая, как он доказывает, лежит в основании спекулятивного материализма.
Еще одна книга вышла в 2017 году – «Спекулятивный реализм: очерк» Леона Немочинского (Niemoczynski L. Speculative Realism: An Epitome. Wydawca: Kismet Press LLP, 2017). Из рассмотрения в ней необъяснимо полностью выпадает Харман, поэтому при всех своих достоинствах она едва ли может претендовать на полноценный обзор. Однако она парадоксальным образом близка по духу книге самого Хармана: спекулятивный реализм, по мнению Немочинского, открыл пространство для спекуляции и тем самым дал континентальной философии возможность пересобраться.