«Ледовой фигуры душа нараспашку…»
Ледовой фигуры душа нараспашку.
Тепла бы чуть-чуть, но убежища нет.
Все стали на год ускользающий старше,
скатился январь по зеркальной тропе.
Там снежная Баба под маскою пса
у крепости снежной стоит на часах,
а здесь – надевают на тело тельняшку,
ледовой фигуры душа нараспашку…
Сквозящие тембры всегда динамичны.
Тепла бы немного, но нет и костра.
Но, как и всегда, божества ироничны,
февральского Пугала совесть чиста.
Сосульки под крышей щетинятся страшно.
Прочитан в окне приглашения знак.
Ледовой фигуры душа нараспашку.
И хочется чудо на ужин позвать…
«Сирень ли только в этом виновата…»
Валентине П.
Сирень ли только в этом виновата —
исчезли в бездну сумрачные дни,
гуашь, мазки, и майские раскаты,
бессвязный лепет, шорохи страниц…?
Качнулся ворох высушенных роз,
влетел в окно без спросу чёрный дрозд,
жирней и ярче – на палитре пятна,
сирень ли только в этом виновата?
Пока не надо друга, пары, тени.
На холст набросок вполз из полусна.
Бокал вина. Луна. Прозрачный тенор.
Взлетел вскипевший стебель со стола.
Болит в душе какая-то утрата.
Теперь рукой подать до первых гроз…
Сирень ли только в этом виновата
иль в память залетевший чёрный дрозд?!
«Случайность каждая – знаменье…»
Случайность каждая – знаменье.
Острее, ярче каждый штрих,
чувствительней подтекст измены,
проникновенней каждый стих.
Скрывает много каждый знак.
Не знает партитура дна.
Палитра – крен самосожженья.
Пятно – акцент, – предвосхищенье.
Чернила с клюва… Сантименты…
Просторней: небо забытья,
коллаж размётанных фрагментов
и… гениальности изъян!
Над этим всем – грозы затменье
и, как молитва, капель стук,
и каждая деталь – знаменье,
и значимее каждый звук.
«Изъяны и изнанки…»
Изъяны и изнанки
картонных масок спят.
Ползут по окнам знаки
в цветные сны ребят.
Лиловый огонёк
окрасил уголок,
на этом фоне явно
звучат едва изъяны…
Пусть всё вот так и будет
у нас под Новый год —
подарков детских груды,
искристый небосвод,
улыбка обезьянки,
нечаянный звонок,
изъяны и изнанки
как… времени итог.
Фантазия-экспромт
Звучит вступления аккорд:
смола душистой хвои свежей,
и запахи прибрежных гор,
лаванды утренней и нежной.
Йод, канифоль, имбирь со спиртом,
цветные жидкости в пробирках.
Значений, знаков, чисел брод.
Звучит вступления аккорд…
Сиреневый струится свет,
огонь под колбой, дым и всплески…
Чу! – восковых фигур квартет,
горбатый карлик – у челесты.
И пахнет мистикой фиорд,
и непонятно время года.
Вот и вступления аккорд —
разбита чаша небосвода!
Капельмейстер
Белые перчатки, взмаха выпад,
фрака мышь летучая летит,
заросли гобоев, хохот выпи,
струнные скелеты в забытьи…
Каждой ночью – чёрная работа:
под сарказмы хриплые фаготов,
реплики казарменных острот…
Белые перчатки… Хаос строк…
Сцены у фонтанов, шорох ложи,
флейт аттракционы, тушь, перо,
и дирекционы в мягких кожах
и раненья лёгкого тавро,
хляби интендантского обоза,
станции, станицы, дождь и град…
Белоснежная перчатка с розой —
лучшая награда из наград.
Авангардная пьеса
Нестройных сплетен музыкантский трёп
на языке, кларнета «Es-ного», рассвета!
Распутаны узлы дремучих троп,
блестят очки, монокли и лорнеты.
Осиный унисон как фон валторны.
Всё ярче и сильней смычковых ссоры.
Аллитерация губная проб,
нестройных сплетен «ползающий» трёп…
Намёк картавит пищиком рожок,
и в приступе признанья окарины.
И вот уже бесчувствия порог
бесстрастья знаки оставляет в минах.
Вот эпилог – тромбонов с гонгом рёв,
ворчанье контрабасов затихает,
нет больше сплетен, невозможен трёп,
на три piano точка коды тает…