Вспоминаю его концерт в Колонном зале, переполненном публикой. А.А. был одинаков всегда: каким был дома… таким же вышел и на эстраду. Никакой внешней аффектации, властно, но просто, все шло изнутри, от высшего музыкального состояния. Когда нравится музыка, кажется, что написал ее сам. Так воспринимал я музыку Спендиарова.
Казалось бы, студент техникума! Но он уловил у меня нечто, заинтересовавшее его, и много со мной беседовал. А я жадно выуживал у него его музыкальный опыт.
В то время у меня вырабатывалось музыкальное мировоззрение, и Спендиаров был одним из первых, кто способствовал формированию его. Он высказывал мне свои мысли и взгляды, говорил, как он расценивает то или иное произведение, рассказывал, как он писал «Алмаст», как он любит свою героиню, и добавлял: «Надо любить своих героев». Он говорил об армянском фольклоре, о влиянии на него персидской музыки, рассказывал, как он построил «Персидский марш», говорил о целомудренности тем и мелодий Комитаса, рассказывал о создании консерваторского оркестра; причем в его словах чувствовались забота, печаль и вера в будущее.
Я мечтал, чтобы он послушал мои сочинения, но его заня тость не позволяла просить его об этом. Когда я, наконец, заикнулся, он воскликнул: «Голубчик! Да я с удовольствием!» И назначил этот важный для меня день. Я пришел с исполнителями. Игрались виолончельные пьесы (поэма для виолончели «Сон»), танец для скрипки и поэмы для фортепьяно. Он сивел рядом с пианистом, внимательно следил за нотами, после каждой проигранной пьесы требовал паузы и о чем-то думал. Когда все было сыграно, он сказал: «Это чрезвычайно талантливо! Чрезвычайно ярко!» Сказал, что, если я изучу теорию композиции, из меня выйдет серьезный композитор; говорил об ашугских интонациях моих мелодических построений, о свежести гармонии. Ему импонировало то, что в моих сочинениях есть яркий национальный колорит. Он отметил, что это ново, не так, как у всех, и что в этом основная моя ценность. Этот завет его я культивирую и у себя и у своих учеников всю жизнь.
Добавлю еще одно воспоминание. Как-то шел я с Александром Афанасьевичем по Арбату. Навстречу — человек с румяными щеками и быстрой походкой. Это был Захарий Палиашвили. Спендиаров вскрикнул от радости. Композиторы горячо обнялись. Потом Александр Афанасьевич представил меня: «Мой коллега».
(обратно)105
Очень часто, будучи в грустном настроении, отец мой импровизировал на тему романса «К луне».
(обратно)106
О своем будущем произведении Спендиаров говорил и многим своим друзьям, но в разных вариантах. По словам поэта А. Исаакяна, с которым композитор был очень дружен в последние годы, он думал создать симфонию-кантату в двух частях, посвященную истории армянского народа с древнейших времен до наших дней, причем текст должен был писать Исаакян. Произведение должно было быть названо «Армения». Сарьяну же композитор говорил, что предполагаемое сочинение будет называться «Севанской симфонией».
(обратно)107
Ныне Театр имени А.А. Спендиарова.
(обратно)108
Из воспоминаний композитора А. Арутюняна: «…Мне было 6 1/2 лет. Я помню его добрые глаза, увеличенные стеклами очков. Усевшись за рояль, я тщетно старался дотянуться до педали. А.А. похлопал меня по плечу и сказал: «Еще успеешь». Я сыграл по слуху «Эриванские этюды», а потом, взглянув на печи, произнес: «Какие красивые печи!» А.А. это ужасно рассмешило. Смеялся он искренне и заразительно. Потом он сделался очень серьезный и, обернувшись к тому, кто привел меня, сказал: «У мальчика этого большое будущее».