Я чувствовал себя нормальным. Чувствовал себя прежним, тем Янни, которым был до него.
Мы добрались до музея, и, войдя внутрь, я взял Питера под руку. Мы осматривали и оценивали экспонаты, обсуждали и дискутировали. Он был опытным и образованным, когда дело касалось чего-то вроде искусства и культуры, истории и антропологии.
Он объяснял мне выставочные работы и хотел моей интерпретации. Он слушал мои мысли и, когда требовалось, вежливо вносил ясность. Не в унизительной манере, скорее, помогал. Он учил меня тому, что мне было неизвестно, но я не чувствовал себя как на уроке. К моменту ухода из музея об истории русского искусства я знал гораздо больше, вряд ли мне нужно было столько знать.
А еще я узнал больше о Питере.
Должен признать: как бы меня ни пугало, но чем лучше я его узнавал, тем сильнее он мне нравился.
День был чудесным, и вместо того, чтоб отправиться прямиком домой, я предложил погулять под полуденным солнцем. Прошли мы всего несколько метров, как вдруг я услышал свое имя:
— Янни? Это ты?
Голос я признал и обернулся.
— Кристофер!
Опираясь на трость и улыбаясь, он подошел к нам.
— Что ты здесь делаешь?
— Мы ходили в музей. Это мой друг Питер. А это Кристофер. Он любезно позволил мне четыре недели выполнять его работу, пока не заживет нога.
Кристофер приподнял трость.
— Больше никаких костылей.
— Скоро уже вернетесь к работе.
Кристофер ухмыльнулся, а потом кивнул на вход в музей, где его ждали какие-то люди.
— Я пойду. Завтра увидимся. Мне разрешено выполнять легкие работы. Доктор сказал, можно.
— Превосходно. Тогда до встречи.
Мы глядели ему вслед, а затем я ощутил на себе взгляд Питера.
— Он отличный парень, — объяснил я.
— Не он один. — Питер казался счастливым, даже гордым.
— Спасибо за сегодняшний день. Особенно за выставку. Ты открыл мне глаза и помог узнать много нового.
— Могу поблагодарить тебя за то же самое. Ты тоже меня учишь.
Я фыркнул.
— Вряд ли. Например, чему?
— Как быть хорошим человеком.
Опять он вернулся к комплиментам. Он смотрел на меня так, словно ему столь же сложно произносить эти слова, как мне выслушивать. Но вместо того, чтоб извиниться, он прыснул со смеху и, обняв меня за плечи, притянул к себе. Мы зашагали в сторону кафе.
Мы заказали кофе и кусок пирога на двоих. Питер рассказывал и рассказывал о русских традициях в его семье, которых по-прежнему придерживалась его мать, они передавались из поколения в поколение. Пасха для нее очень важна, и каждый год он помогал ей красить яйца и печь пасхальные куличи.
Он явно был близок с матерью, но редко упоминал отца. А я не давил. Причина была та же, что и у него в отношении меня и этой темы.
— Какие греческие традиции ты соблюдал в детстве? — спросил он.
— Мы тоже красили яйца, — ответил я и улыбнулся воспоминаниям. — Мама и яя4 готовили кулурью, то есть пасхальный пирог, и цуреки, традиционный пасхальный хлеб. Были жареный ягненок, куча родственников и куча закусок.
Питер вроде остался доволен.
— Какое блюдо было твоим любимым?
— Конечно же, курабиды! Сладкие печенюшки. Я их обожал.
— Мы должны их приготовить!
Я чуть не засмеялся.
— Зачем?
— Ты сказал, что обожал их. А изменившиеся обстоятельства не означают, что ты не имеешь права прославлять свои традиции. Это часть тебя. Единственное, что изменилось, — это решившие отпраздновать с тобой люди.
Я поймал себя на том, что улыбался. Идея мне понравилась, но Пасха прошла несколько месяцев назад, да и я по-прежнему проживал один день за раз.
— Может быть.
Тогда-то я и осознал, что для пирога официант принес одну вилку. Мы его не трогали, нас слишком увлек разговор. Я направился к стойке взять еще вилку, как вдруг распахнулась входная дверь. Мужчина вопил, изрыгал непристойности. Он был грязным и всклокоченным, вероятно, бездомным и устрашающим. Он пихнул пустой столик, и тот заскользил по полу.
Все происходило чрезмерно быстро, но в то же время словно в замедленной съемке.
Персонал пытался от него избавиться, кто-то вызвал копов, а я замер как вкопанный. Застыл от страха. Пошевелиться не удавалось, ноги приросли к полу, сердце истекало кровью, сжималось и билось быстрее нормы, а вилка в руке начала дрожать.
Передо мной оказался Питер. Его лицо, его аромат, его тепло.
— Янни, посмотри на меня. — Голос, с трудом различимый и приглушенный, звучал будто издалека, но в то же время он словно шептал мне на ухо. — Янни, посмотри на меня.
Я встретился с ним взглядом. С глазами чистейшего голубого оттенка. Нежные, обеспокоенные, настороженные. Он глядел на меня так, будто заполнял пустые места в моей душе. Я затерялся в этом моменте, в воспоминаниях, затерялся в море боли и страха. А потом ощутил на себе его руки, он вел меня в спасительную гавань. Он встал между мной и злобно кричавшим мужчиной.