— А ну, братцы! А, ну стой! Обороняй отца родимого! — стали раздаваться крики.
Солдаты узнали своего любимого командующего. Паника за собственные жизни сменялась страхом, что из-за их трусости погибнет великий русский полководец, так любящий их, простых солдат. И воины разворачивались, они, уставшие, изнуренные, шли в новую атаку, умирали, но выигрывали время. И Александр Васильевич не стал прятаться за спинами чудо-богатырей, он гарцевал на своем коне, показывал себя, как знамя, на которое равнялись русские солдаты.
— Ура! Алла! — закричали с правого фланга.
— Ну вот, поспели, братцы, — вымученно сказал Суворов и посмотрел за свою спину, на другой берег реки По.
Французам оставалось всего-ничего, чтобы опрокинуть русских в реку, полностью уничтожая плацдарм суворовских войск на другом берегу По. И сейчас, обернувшись фельдмаршал увидел великого князя, он почувствовал, как в этот момент молодой человек, до того успевший поссориться с Суворовым, с восхищением смотрит на старика. Самого великого на сегодняшний день старика в Российской империи.
Великий князь Константин, прибывший в расположение русских войск, решил, что он великий стратег и тактик, что может пить вино во славу русского оружия, а после приходить на Военный Совет и создавать в шатре такое амбре, что можно подумать, что сам Суворов пил уже неделю не просыхая. Вот Александр Васильевич и выгнал мальца, бывшего способным погубить все русское воинство своими подростковыми фантазиями.
Суворов посмотрел на поле боя, где складывалась уже совсем иная картина. Казаки Матвея Ивановича Платова поспели. Они форсировали реку По сильно севернее, после смели казачьей лавой французские заслоны и устремились к Мантуе.
— Дале без меня братцы. И передайте всем, кабы стойкими были, а то и старик Суворов в штыковую пойдет, стыдно будет за спиной старого прятаться, — вымученной улыбкой усмехался фельдмаршал.
Такой вот эксцентричный поступок дался ему не легко. Не смотря на лекарства доктора Зиневича, с самого утра болел кишечник. А сейчас разболелась и голова. Но Суворов все стерпит, не подаст вида.
— Ваше Высокопревосходительство… — Багратион, раненый в руку, как только миновала угроза обрушения его авангарда, поспешил к Суворову.
Грозный грузинский воитель был переполнен чувствами. Впервые такой вот апломб. До того всегда впереди, всегда победы. Выстрел, сближение, штык, штуцер поддержит натиск. А сегодня и французы показали, что рано русским расслабляться и считать, что их кунг-фу самое правильное.
— Не тушуйся, Петр Иванович. Это тебе, чай, не Шерер. Тут нам поработать придется, — сказал Суворов, приободряя Багратиона.
В этом был весь фельдмаршал. Может внутренне он был готов обрушиться на командира своего авангарда, который позволил французам создать численное преимущество, но не стал этого делать. Отеческое слово, по мнению Суворова, сейчас более правильное, чем решение о наказании.
Между тем, на южном, русском левом фланге, сейчас происходила похожая ситуация. Корпус Александра Михайловича Римского-Корсакова, успешно формировав все речные преграды, начал наступление в направлении противоположного французского правого фланга. Удар был рассчитан на то, чтобы смести французов, продвинуться вперед, а после ударить линейной пехотой в бок французского центра, стараясь лишь не попасть под огонь крепостной артиллерии, так как получится быть у самых укреплений города Мантуи.
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. К тем обстоятельствам, как реализовывался план эта поговорка подходит более, чем справедливо. Пересеченная местность, где не были даже учтены некоторые заводи и ручьи, а так же холмы и пролески, затрудняла перемещение огромной массы войск. Медлительность русского корпуса позволила Жану Виктору Моро, используя свои подвижные резервы, сконцентрировать на участке внушительные, не уступающие русским, силы. Кроме того, французскому дивизионному генералу получилось собрать и немалое количество артиллерии. Поэтому, когда началась битва за южные фланги, у Римского-Корсакова уже не было никакого преимущества и пошла коса на камень.
Глава 17
Милан
27 июня 1798 года
Передовой отряд стрелков, облаченных в мундиры французских республиканцев, без каких-либо препятствий входил в Милан. Это был просто огромный город. Сравнительно по численности, так, на первое впечатление, не меньше, чем Москва. Именно так, почему-то ассоциации были не с Петербургом, а с Первопрестольной. Возможно, потому, что тут прямо пахло деньгами, и чуть меньше лоском и аристократизмом.