Не всё из того, о чём успел подумать, я рассказал Матвею Ивановичу. Я его считаю даже другом, но Платов, как мне кажется, может не по злобе, а дабы показаться интересным, обсудить с кем-нибудь причуды некоего действительного статского советника, который решил поиграть в войнушку. А там новости расползутся по всей армии, обязательно дойдут до австрийцев… Так что, при грамотном командовании и хотя бы при наличие одного шпиона, французы уже могут подготовиться к нашим глубоким рейдам, и не будет реализован один немаловажный фактор, когда неприятель не предполагает о нашей тактике и попадается в силки. И пусть противодействие нашим уловкам возможно лишь при идеальном командовании в стане неприятеля и феноменальной для современности управляемости войсками, не стоит предоставлять лишнюю информацию как противникам, так и подобным австрийцам союзникам.
Отчего-то Платов после того, как калмыки закончили показательные выступления, поспешил ретироваться, даже проигнорировав приглашение на обед. Наверняка решил проверить кого-то из казаков на возможность исполнить похожие чудачества, что продемонстрировали калмыки. Пускай накрутит хвосты станичникам, а то, как я посмотрю, армия наша ещё чуть-чуть и станет разлагаться. Впрочем, каждая армия в бездействии начинает подвергаться моральному разложению, а тут ещё австрийские дамочки выходят на дефиле, демонстрируя себя русским офицерам. Ищут немки на своё филе приключений.
— Господин генерал-майор, к вам нарочный, стало быть, прибыл, — сообщил мне Карп Милентьевич.
— Чего не пропустил? — спросил я, а после понял, что не тот вопрос задал. — От кого?
— Так потому и не пропускали казаки, что стоят на постах, что не признаётся от кого, но по-русски разумеет, пусть и с трудом, — отвечал Карп.
Камарина Карпа Милентьевича я поставил над всеми бывшими военторговцами, как и над его подчинёнными, что уже какой год тренировались то в Петербурге, то в Нижнем Новгороде и в Надеждово. Как боец Карп всё же уступал многим уже и его собственным ученикам, но лишь потому, что не был молод. Но вот как своего рода «атаман» над всеми этими людьми, сработал отлично. Ну, а Платов взял, да и зачислил к себе Карпа и всю мою банду, которая, надеюсь, окажется одним из самых результативных отрядов в этой войне. Зачисление нужно было для того, чтобы как-то придать законности моим людям, да ещё и вооружённым штуцерами, и убрать возможные вопросы о статусе пребывания в расположении русских войск. Так что спасибо Матвею за то, что не было лишних проволочек, мало ли как оно сложится, а тут вот бумажка — казаки мы.
— Есть честь я… — начал было коверкать русскую речь некий австрийский подполковник, но я его перебил и предложил разговаривать на французском языке, которым я владел сносно, а австрийский офицер знал, как родной.
Между тем, я несколько напрягся и покорил себя, что не снял кирасу, в которой чаще всего ходил, если находился в расположении своего сводного отряда. Смеяться смерти в глаза? Нет, я хочу сохранить свою жизнь и действую для этого максимально предусмотрительно. На поле боя я буду чаще всего в кирасе и шлеме. Не потому, что трус, отнюдь, меня не пугает ни ранение, ни смерть. Меня страшит глупая смерть, которую можно было бы избежать. Потому я и хожу в кирасе, чтобы привыкнуть к её ношению. Правда, делаю это только среди своих, не показываясь на глаза лихим русским офицерам, которые готовы поставить под сомнение выполнение важной боевой задачи лишь потому, что командир хочет идти впереди своего подразделения и ловить первые же пули противника.
— Благодарю вас. Я не очень хорошо владею русским наречием, оттого был риск непонимания, — сказал подполковник, который представился как Эрих фон Краух. — Прошу вас, генерал-майор, взыскать с вашего подчинённого за неуважительное обращение к офицеру императорской его величества Франца армии.
При этом Краух посмотрел на одного из приданных мне урядников, который сопровождал подполковника и не сводил с него глаз, будто тот мог причинить мне вред. Всё правильно делает.
— Могу я поинтересоваться причиной того, за что мой солдат должен получить взыскание? — спросил я тоном, далёким от дружелюбного.
Уже было понятно, что подполковника не пустили на поле, где отрабатывали манёвры калмыки, и он вряд ли мог видеть, что именно происходило, а вот слышать, наверняка. Но на то и был отдан приказ, чтобы не пускать сюда любых чужих, к числу которых я добавлял даже русских офицеров. Потому был готов к ответу.
— Да, меня не пустили, даже не соизволили изучить бумагу, которая разрешает мне появляться в распоряжении русских войск, где на то заблагорассудится, — отвечал подполковник.