И не зря. Проезжал тут мимо отряд сумских гусар, направлявшихся в Австрию, так один поручик забылся, посчитал, что он столь неотразим, что может претендовать на взаимность со стороны милой молоденькой женщины. Что женщина замужем, нисколько не смущало этого франта. Наверно, он до сих пор не может сидеть в седле, так как Екатерина Андреевна собственным идеальной формы коленом отбила у поручика его восторженную часть тела, а влетевший в комнату лакей моментально скрутил поручика и вышиб дух у его сослуживца ротмистра. Через пять минут вся округа была взята под плотный контроль личной полусотней Богдана Стойковича, оставшегося как раз для охраны поместья, но прежде всего жены командира.
Екатерина Андреевна долго уговаривала архитектора Андреяна Дмитриевича Захарова отказаться от вызова на дуэль того самого похотливого поручика. Гусары уехали, но посчитали нужным сказать, что они оскорблены таким пренебрежительным гостеприимством. Поручик молчал, он понимал, что вёл себя неприлично, а вот его товарищи не могли простить, что были частью побиты, а частью изолированы и выпровожены с территории. Особо лютовал и гразил карами ротмистр Дмитрий Николаевич Лиховцев. Оказалось, это уже после кто-то вспомнил, что именно он некогда супруга Кати забирал в Петербург чуть ли не силой.
Андреян Дмитриевич Захаров ещё в конце зимы прибыл в Надеждово с готовым проектом будущего даже не дома, а дворца семейства Сперанских. Уже привозят кирпич с Луганских кирпичных заводов, готовится котлован для заливки фундамента, а в поместье прибыли строители. Судя по всему, денег, которые подарила тётушка Екатерина Андреевна Оболенская, на грандиозные задумки архитектора Захарова не хватит. Катя хотела быть рациональной и думала об изменении проекта, удешевлении его. Но рационализм был побеждён женским иррациональным «хочу».
— Хозяйка, — в комнату, где Екатерина Андреевна Сперанская продолжала работать над коррекцией романа «Граф Монте-Кристо», вбежал Лёшка.
— Алексей! Выйди вон и войди, как приличествует образованному человеку! — припечатала хозяйка поместья.
Катя решила для себя, что попрактикуется в воспитании юноши, чтобы иметь опыт и правильно воспитывать уже своих детей, которые обязательно родятся, как только вернётся муж, и она возляжет с ним. Не дал Бог забеременеть ранее, в чём молодая женщина винила себя.
— Нет-нет, нынче не до всего этого, хозяйка, тама батюшка Михаил, ему плохо, матушке Прасковье Фёдоровне тако же плохо, — с проступившими слезами почти выкрикивал Алексей.
Катя стремглав вылетела из дома.
— Где карета? — закричала хозяйка.
Дворовые были шокированы: столько металла в голосе у хозяйки они ещё не слышали, даже не предполагали, что она может так вот жёстко повелевать. Между тем, понадобилось ещё минут десять, чтобы выезд был готов.
Мать и отец супруга отказывались переезжать в «барские хоромы». Они жили скромно при главном храме в поместье, одной из трёх церквей, и никак не собирались признавать в себе что-то господское. Хотя статус священника и так стоял вне табели о рангах, и все, кто обитал и работал в Надеждово, кланялись, как матушке Прасковье, так и дому, где они жили. Михаила Васильевича Васильева, отца хозяина, принимали чуть ли не за святого.
У самой Кати со свекровью сложились нейтральные отношения. Всё никак они не могли переступить через сословные условности. Прасковья не позволяла себе нравоучать невестку, ну, а Катя не могла относиться с должным пиететом к свекрови. Между тем, женщины могли поговорить, и каждое письмо, которое получала Катя, она зачитывала Прасковье Фёдоровне, которая получала письма от сына через раз. Как-то отдалился от них Мишенька, как только переехал на службу к князю Куракину. Ну, да оно не мудрено, чай барин уже.
— Что с ними? — с порога спросила Катя, даже перед тем, как перекреститься на Красный угол.
В доме уже был Эжен Колиньи, лекарь, который после окончания контракта с князем Куракиным перебрался к Сперанскому в Надеждово и сейчас тут организовывал первую в регионе больницу.
— Что с ними? — жёстко на французском языке повторила Катя.
— Отходит пастырь, а ваша свекровь уже лучше, я дал настойку для сердца, — сказал лекарь, заканчивая осмотр. — Очень тяжёлое дыхание, и сердце уже почти не слышно.
Эжен Колиньи использовал один из первых в России, а значит и в мире, стетоскоп, чаще называемой «слышательной трубкой».