Сперва Орлов, а теперь Платов, они готовы были многое мне подарить, или пообещать. А мне, ведь, не так, чтобы и многое нужно от них. Вернее, жертвы и большие уступки со стороны атаманов не нужны, а вот долгосрочное сотрудничество — да.
На следующий день, 16 февраля 1798 года, уже когда многое было решено, когда прибыл Лев Цветков и продолжил работу с калмыками, как и с казаками, я отправился домой. Благо от Черкасска до Надеждово было не более ста двадцати верст, а Дон еще не вскрылся, так что мог успеть доехать на санях.
Отправлялся я не один, со мной уходили две казачьи сотни, по словам Платова, они были лучшие из лучших. Может быть. На вид, мужчины казались серьезными бойцами, да и возраст такой «золотой», что я удивился, что мне подобных воинов выделили. Обычно казаки комплектовали свои полки по принципу половины новиков на половину стариков, чтобы одни учились у других. И то, что две сотни вот таких мужиков по лет тридцать и все, в кого не плюнь, не ниже урядника, мои…
— Спаси, Христос, Матвей Иванович, — искренне благодарил я Платова.
— Будет, Михаил, для тебя я готов много сделать. Добрый ты казак, Мишка, — отвечал Матвей Иванович Платов, провожавший меня.
Глава 2
Глава 2
Рим. Римская республика.
12 марта 1798 года (Интерлюдия)
— Это прекрасно, граждане, это прорыв! Быть республике во всей Европе! — выкрикивал дивизионный генерал и Командующий французскими войсками в Италии Луи Александр Бертье.
Подобное поведение генерала было в новинку для большинства приглашенных на прием, проходивший в одном из дворцов города, чьи легионы в древности сокрушали своей поступью любых врагов. Лишь некоторые присутствующие, прежде всего богачи города Рима, воспринимали французского командующего спокойно, без удивления. Для итальянца свойственен темперамент в общении, так что кричащий генерал, занявший Рим и всю Папскую область почти без единого выстрела — это нормально.
А вот для французских офицеров настроение генерала Бертье казалось признаком умопомешательства. Дело в том, что Луи Александр всегда был смурным, показательным служакой, который выполняет все предписания и требует не только дисциплины, но и порядка, во всем, в чем только возможно. Нет, он не проверяет правильность мундира солдат, даже редко смотрел, что едят военнослужащие. Ему важно было, чтобы все документы, приказы, предписания, нормы, все было правильно оформлено.
При этом в обычно хмуром генерале формализм необычайным образом сочетался с пониманием реального положения дел. Если из Франции не поступают мундиры, то он не станет требовать таковые у солдат, не накажет за то, что в форме воина Французской Революции будут присутствовать неуставные элементы. Из-за того, что солдат что-то прихватит у местного жителя, Бертье так же не особо расстроится и не станет принимать жесткие меры. Он поступит иначе и подгонит всю нормативную базу, чтобы не обвинили ни его, ни офицеров, ни солдат в несоответствии уставов. Каждое слово выверено, каждое действие генерала обкладывается очередным документом.
И вот теперь он смеется и кричит всякие заздравные слова, чаще вспоминая Францию, причем не так, чтобы часто упоминает революцию. Раньше никто не видел генерала Бертье даже немного хмельным. А нынче он требует танцев.
И вот он, радующийся генерал революционной Франции, не чванливый, он даже привечает возле себя торговцев мануфактурщиков. Сам в душе штабист, Луи Александр требовал от своих офицеров постоянной выдержки, системности в работе, исключительного профессионализма. Они не могли позволить себе даже толику слабости, хоть в чем. А тут два дня полного загула.
Однако, дивизионный генерал не изменился, он лишь дал небольшую слабину, а так же выплеснул напряжение, накопившееся за годы службы. Все-таки и он был человеком со своими переживаниями и чувствами. Но теперь за работу.
Танцы состоялись, после еще выпили вина и отдыхать, предстоит принимать сложные решения, когда без ясной головы не обойтись. Бертье лишь позволил себе еще раз немного возмутиться тем, что в Италию не пускают Наполеона Бонапарта, к которым Луи Александер смог хорошо сработаться, и удалился спать.
Рим ждал французов, как ждут их и в Неаполе. Власть Римского Папы была абсолютной, и он уничтожал всякое инакомыслие. При этом, в Риме, да и в ряде иных городов, очень даже симпатизировали французской революции. К слову, еще несколько лет назад в Риме могли кричать хвалебные оды австрийскому императору, показательно негативно высказываясь о Французской Республике, но теперь над императором Францем смеются. В то же время, в Риме, вдруг, стало необычайно много приверженцев республиканской формы управления государством.