Теперь моё поведение с ним, если не выглядит логично, то хотя бы объясняется. Я всё понимаю. Сестра моя красива, образована и не дура, и, наверняка, замечательная любовница, при её-то физической подготовке. Ходит на фитнес, все мышцы, включая интимные, тренирует. Ходит от случая к случаю. Купила вагинальные шарики, периодически про них вспоминает. Гетера, а не сестра. Жрица Венеры, любимица её крылатого сыночка. Что Венц в ней нашёл, понятно. Что она в нём – ну, я же тоже что-то нашла, значит, есть оно, это что-то. Три месяца уже находим, я и Лида, она – физически, я – интеллектуально. Несколько раз он исчезал отовсюду, ни ответа, ни привета, никому. Потом объявлялся, то цветущий, то сникший: вот он я, берите, такса – в сутки лям. Нервных клеток. Моих и Лидиных. Я ведь чего настаиваю на доверенности. Так бывает: влюбится человек и начинает… дарить. Чего доброго, питерскую прописку нашему мальчику подарит или дом решит продать, чтобы денежки с ним профукать. Если захочет, то пусть это идёт через меня. Я держу контроль. Кто-то же должен.
– Спасибо, очень вкусно. – Мою тарелку, ухожу к себе. Тишина визжит. Сейчас бы с мамой поговорить. "Я потеряна", – говорю вслух, в окно. Вибрация звука – вдалеке. – "Я раздавлена", – проговариваю и слушаю, как кто-то чужой звучит в пустоте. "Мама", – обращаюсь к небу, хотя её там нет. Или есть? Между жизнями, на курорте. Небо – море. "Мамочка, царевна Анна, мой капитан. Можно я не пойду на твои похороны? Можно мне ещё немножко побыть с тобой? Как будто ты уехала. В гости. Нет. При мне ты уехала. Я помню, как и куда. У меня разом всё забрали. Ты мне и мать, и отец, и сестра, ближе Лиды, и единственная среди пацанов подруга. Я пытаюсь о тебе не думать. Я не могу. Всё, что казалось важным, лопнуло, как мыльный пузырь, в стройные шеренги я строю тени и заставляю их маршировать. Какая мне, к чертям собачьим разница, какой у тебя гроб, если сердце во мне со вчерашнего дня собачье, если вытрахать и выденьжить твоё отсутствие намереваюсь, понимая всю тщетность этих потуг? Ладно, Лида ищет утешения в объятиях Венца. Мне-то он тут, бесполезный, нахуя? Ты про него правильно сказала, ему нравится сеять хаос, вносить смуту в семьи, быть яблоком раздора: вкуснопахнущим, мать его, яблоком. Мама, – опускаюсь на шёпот, опускаюсь на хрип, на стул, опускаюсь, – мамочка, царевна Анна, моя тихая гавань. Не умирай, – зачем-то прошу, – пусть лучше я, не ты. Кто угодно, не ты. Не умирай". Поздно. Весь контроль насмарку.
Как попускает – так хоть из окна себя спускай. Я звоню Андрею. Говорю, Андрюш, привези естьчо, привези ещё, по-братски. Дружим мы с первого класса, с ним и с Пашей. Андрею можно доверять. Он привезёт. Он спрашивает: "Как ты, веснушка?" Утром мы поговорили как-то невнятно, но с кем я утром внятно говорила. Я спрашиваю: "Ты сильно занят? Поехали, покатаемся. Не могу в квартире, тесно и к Лиде Венц сейчас придёт. Даже смотреть на него не могу, тошно". Андрей говорит: "Поехали, конечно. Буду через десять минут". С мамой они, естественно, были знакомы. Мой ровесник, двадцать три года. Ведёт себя старше на десятку, педант, рубашечки крахмальные, со мной – как педофил. Лес. Мне нужно в лес. Обожраться грибочков и смотреть на звёзды, постигая смысл сущего. Или заночевать у Андрея, укуриться там до газообразного состояния. Он живёт один и меня во всех состояниях уже видел. Кроме пошлого и нынешнего.
Снаружи хлопает дверь. Я собираюсь со скоростью спецназовца: пока горит спичка. Накидываю косуху, бросаю в рюкзак сигареты, телефон, зарядку, хватаю ключи. Голос Венца будто бы везде, низко, очень низко всё это. Венц, вместе со своим голосом, проходит на кухню. Я вылетаю из комнаты, впрыгиваю в кроссы и, не завязывая их, просачиваюсь на лестницу. Дверь хлопает. Ключ дёргается. Руки дрожат. Опять тремор. Ничего страшного. Подожду на улице. Лифт едет как-то долго. Лифт давит. Дверь из парадной. Пустая детская площадка. Качель скрипит. Ветер бьёт. "Мам, – спрашиваю у ветра, – тебе не холодно? Мне – очень".