Я просыпаюсь от будильника. Сажусь, дышу. Рядом спит человек, который ни под каким видом не должен спать рядом. Я у него дома. Лида, насколько я помню, у него дома не была. Сначала он жил не один, то комнату, потом студию они снимали с товарищем. Товарищ уехал, привычка ходить к нам осталась. В день, когда мама умерла, её не должно было быть дома. Собиралась на свидание. Не пошла. И не пойдёт. Они появились, оба два. Могли не появляться. Дышу, думая про сон. Смотрю на Венца. Он – на меня. Глаза открыты. Вздрагиваю от неожиданности.
"Привет", – говорит он. Я киваю: "Привет". Одежды ни на ком нет. Вся на полу. Неуютно. Встаю, поднимаю с пола платье, накидываю, спиной к нему. В одевании, я считаю, есть что-то неестественное. Раздеться при ком-то в миллион раз проще, чем при нём же одеться. Вступаю в трусы. "Куда ты?" – спрашивает он. Я застёгиваю лифчик, не снимая платья. "По делам, – говорю, – когда хоронишь человека, дел обычно много". Хата у него аскетичная, коричневый, белый, бежевый, ничего лишнего. Большой шкаф. Венц закидывает руки за голову. Подмышки, гляди-ка, чистые. "Тебе же, – говорит, – ни краситься не надо, ничего. Полежи со мной". Брови поднимает. Улыбка, скорей, не на губах, а где-то там, за лицом. Я отрицательно качаю головой. Одно дело – трахаться, и совсем другое – лежать в обнимку. Интимности с ним я не хочу. Чревато привязкой. Привязка к такому, как он (даже надежда на неё) угрожает психическим расстройством. Я беру телефон. Я звоню Паше. "Как раз собирался тебе набрать, – с одного гудка здоровается. – Звонил Андрюхе, он говорит, ты уехала. Откуда тебя забрать?" Не уточняя, ни когда, ни куда, ни с кем уехала. Называю район. Говорю, подойду к остановке. "Лида поедет?" – спрашивает он. – Она там по-любому нужна". "Да, – говорю, – с ней я договорилась. Она тоже не дома, у Майки". Майя – молодой врач, окулист, хрупкая девочка в пышных ресницах. С сестрой они познакомились в студенческие годы и как-то сразу сошлись характерами. Одно время даже жили вместе. Потом Майя завела парня. Лучше бы добермана завела. Парень не из приятных. Выхожу, говоря, на балкон, застёгиваю платье, щёлкаю зажигалкой. "Скажешь тогда, как проехать, – говорит Паша. – Смотри, у меня завтра ранним утром слушанье в Павловске, перенести никак, но там должно быть быстро. Потом я к тебе". Спина шипит. Ткань шипит. Во мне выжигают дырку. На улице свежо. "Насчёт завтра, – затягиваюсь, выдыхаю, – давай при встрече". Паша соглашается и даёт мне полчаса. Его полчаса – это минимум минут сорок. Нужно сообщить Лиде, что пора собираться. Кляла её на чём свет стоит, проебала, мол, всё святое, а теперь – сама туда же. Венца я буквально чувствую затылком. Он выходит на балкон. В джинсах. Верх прикрыть не соизволил. Закуривает. Садится, с пепельницей, прямо на пол. Я не знаю, куда деться. Я сажусь рядом с ним. Задница горит. Он смотрит так, будто хочет что-то сказать. "Лучше молчи", – прошу я беззвучно. Молчит. Венц, каким был, таким и остался. Только ещё хуже. Я больше не представляю, что на нём можно улететь. Я опытным путём это доказала. Искрит, но к искрам я привыкла. "Сейчас, – увещеваю себя, – главное выбрать правильную дистанцию". Выкинуть его из средней комнаты. Пусть ходит с верхней на нижнюю и обратно, без лифта. Ходить полезно. Жопа качается. О средней комнате не говорят. Телефон в руках. Набираю Лиде. Прижимаю к губам указательный палец: тише. "Ты встала? – спрашиваю её, без вступления. – Через час подъедем. Адрес скинь". "Ни как спалось, ни с добрым утром, – хриплый со сна голос сестры, – впрочем, ничего нового. Буду собираться. Скину. Всё? Конечно, всё. Пока", – бросает трубку. "Сука, – говорю вслед. – Нежности ей, видете ли хочется, – заявляю вслух, – тепла и ласки. А шевелиться кто будет, Пушкин?" Венц оставляет это без комментариев. Молчит он уже как-то подозрительно долго. Даже не подъёбывает. Вспоминаю себя в тонущей машине. Вспоминаю его мёртвым. Содрогаюсь. Лучше себя.