Когда Фроулиш был ублаготворен новой порцией эля и сигаретой, он пригнулся к Чарлзу и продолжал поверять свои тайны:
— Помещение это, по-видимому, пустует уже много лет. Строительная фирма перебралась в город покрупнее, а тут оставалась только всякая складская заваль. Потом старый владелец умер, вдова продала основную контору, а на это помещение никто не зарился, потому что его давно не ремонтировали. Ну и пришлось старой карге отдавать его под жилье.
— Да это настоящая благодетельница! И сколько она с вас берет?
Тут Фроулиш застонал, и его лицо исказила страдальческая гримаса.
— По гинее в неделю! Подумать только: каждые семь дней двадцать один чертов шиллинг, и за такую трущобу! Конечно, вдвоем дешевле, пожалуй, не устроишься, и старая ведьма содрала бы с нас больше, много больше, но только она делает это тайком, и надо нам всем держать ухо востро, иначе, чего доброго, санитарная инспекция засадит всех нас в тюрьму.
— А что, разве так плохо? Нет воды?
— Нет, колодец рядом, и, насколько мне известно, никто не объявлял его непригодным для питья. Ну и, конечно, нужник во дворе, еще с тех пор, как здесь было полно рабочих.
Пивная постепенно наполнялась. Какой-то рабочий поставил на стол свою пинтовую кружку и сел рядом с Фроулишем. Вытащив пакет прессованного табака, он ножом стал крошить его и собирать себе в ладонь.
— Так, так, — возбужденно сказал Чарлз. — А кто платит эту гинею? То есть, конечно, вы…
Среди неслыханных преступлений, на которые только вскользь намекали в газетных отчетах или в его детстве перешептывались шокированные взрослые, было и такое — жить на средства женщины. Эта формула обнимала всю шкалу возможностей: от организованного сутенерства до ценных подарков от богатых старух. «К какому разряду относится Фроулиш?» — спрашивал себя Чарлз, глядя на корчившуюся белесую маску с глубоко сидящими красными глазками. Но, куда бы его ни отнести, то, что Фроулиш жил на счет женщины, было несомненно.
— Ну да, конечно, это шокирует ваши буржуазные чувства, — горестно усмехнулся Фроулиш. — Я знаю, о чем вы думаете. Да, Бетти платит эту гинею в неделю. А еще около двух фунтов, которые уходят на питание и топливо. Но и этого мало. Нам нужно больше уже теперь, и один бог знает, сколько понадобится зимой. Она за все платит. И полагаю, что вы со своими проклятыми условностями…
Тут его тирада была прервана приступом отчаянного кашля, потому что рабочий, кончив строгать табак, набил им глиняную трубку и принялся ее раскуривать. Вокруг Фроулиша образовалось густое сизое облако и стало щипать ему глаза, нос, гортань и легкие. Чарлз успел отстраниться, прежде чем это облако окутало его. Быстро поднявшись, он подхватил стакан и удалился на почтительное расстояние от удушливого вулкана.
— Вы, конечно, думаете, — донесся до него сдавленный голос Фроулиша, — что только беспринципный мерзавец может быть на содержании у женщины! Почему он не работает, чтобы прокормиться, как это делаю я? — Снова приступ неудержимого кашля. Рабочий мирно попыхивал трубкой. — Но вы и все вам подобные чистюли не заботитесь о… ох, этот чертов дым… Вам дела нет до того, выживет ли Искусство. Мне надо только закончить свой роман и тогда — слава! Я верну ей все с процентами. И вообще… боже мой, я задыхаюсь! Вы тут, Ламли?.. И вообще что значит материальная сторона? Бетти рада помочь Искусству! Она по-настоящему заинтересована… воздуху мне, умираю!., в судьбе моего романа, в том, быть или не быть Литературе… Да перестаньте вы дымить!.. Ламли! Где вы? Ничего не вижу!
Фроулиш поднялся наконец на ноги; очертания его смутно вырисовывались сквозь дым.
— Сюда! — крикнул Чарлз.
Они напоминали киногероев, спасающихся от пожара в джунглях, или каторжников, скрывающихся в Дартмурском тумане. Судорожно простирая руки к просвету, весь зеленый, обливающийся потом, Фроулиш наконец вынырнул из дымного облака. Чарлз быстро подхватил его под руку и выволок на свежий воздух.
Хотя Фроулиш и не заикнулся об этом, но как-то естественно получилось, что Чарлз пошел проводить его до дому. Оправившись от удушья, романист быстро заковылял по переулку, принимая как должное помощь Чарлза. Молча они кружили по лабиринту окраинных улочек, и однообразие скученных домов с их тесными дворами уже нарушалось кое-где признаками деревни: то травой, проросшей между булыжниками, то зарослями крапивы, то живой изгородью или раскидистым деревом. Наконец они очутились перед длинным деревянным сараем, отделенным от улицы большим пустым двором. Зайдя во двор, они услышали резкие женские голоса. Кричали сразу двое, и трудно было понять слова, но затем можно было разобрать, что более пронзительный голос настойчиво повторял:
— Сию минуту! Сию же минуту!
— Ах она, ведьма! — воскликнул Фроулиш и остановился как вкопанный. — Это она! Нам лучше не показываться.
Очевидно, бремя, которое Бетти взвалила на свои плечи в интересах Литературы, включало и обязанность единолично выдерживать натиск разъяренной хозяйки. Чарлз не сомневался в том, что это хозяйка, а ожесточение в ее голосе свидетельствовало, что спор идет о деньгах. Фроулиш повернул и собирался было ускользнуть на улицу, как вдруг над их головами распахнулось окно и высунулось злобное морщинистое лицо колдуньи с пучком закрученных на темени редких седых волос.
— Мистер Фроулиш! — завизжала вдова. — Вы что, думаете улизнуть? Не надейтесь. Я вас видела, пожалуйте-ка сюда!
Судорожно дергаясь, романист остановился в нерешимости. Бегство казалось так заманчиво, сдача так тягостна.
— Для вас это последняя возможность, — торжествующе возопила ведьма. — Или вы вернетесь и расплатитесь со мной, или вам вообще некуда будет возвращаться, вам и вашей супруге, — издевательски протянула она последнее слово, вложив в него всю скопившуюся ненависть, недоверие и зависть.
Тут над старухиным пучком в окне появилась еще одна голова. Продолговатое изможденное лицо с обтянутыми скулами, накрашенным ртом и всего одним глазом, выглядывавшим из-под рассыпавшихся волос. Существо это сказало голосом низким и скрипучим:
— Ничего не поделаешь, придется подняться, Эд. На этот раз не вывернешься. А кого это ты там с собой привел?
Не говоря ни слова, Фроулиш шмыгнул в сарай и стал подниматься по приставной лестнице. В предвидении новых неожиданностей Чарлз последовал за ним. Еще не добравшись и до половины лестницы, он понял, как правильно поступил, пропустив Фроулиша вперед, потому что, как только тот просунул голову, на него обрушился такой поток брани, что, на мгновение ошалев, Фроулиш чуть было не выпустил лестницу и едва не соскользнул вниз. Но после короткой и рискованной заминки он все-таки преодолел оставшиеся ступеньки и благополучно взобрался наверх. Чарлз готовился последовать за ним, но то, что он увидел, просунув голову в люк, словно пригвоздило его к лестнице.
Перед ним была большая комната, занимавшая почти половину чердака. В одной стене было три окна, освещавшие, а через разбитые стекла и освежавшие комнату. В углу помещалась старомодная двуспальная кровать, по-видимому приобретенная у старьевщика, на ней — скомканное белье и почему-то кипы газет. В другом углу — керосиновая печь и рядом — грубо сколоченная полка, а на ней несколько кастрюль, тарелок, чашек и консервных банок. Между двумя окнами побольше, как видно в особо почетном месте, стояла единственная основательная вещь из всей обстановки — солидный дубовый письменный стол с выдвижными ящиками. На столе — пишущая машинка, еле видная из-под вороха бумаг. Рухлядь, загромождавшая углы комнаты, была почтительно отодвинута от этого жертвенника. Чарлз почти с благоговением взирал на него. Это было обиталище посвященного.
Но в это самое мгновение посвященный, прижатый к столу, еле отбивался от наскоков старой мегеры, владелицы этих хором. Она ухватила его за оба лацкана и, придвинув свое иссохшее лицо к его одутловатой, потной физиономии, выкрикивала как припев:
— Сию же минуту! Сию же м и н у т у убирайтесь, — она не решалась сказать «из дома», — отсюда, если сейчас же не уплатите за квартиру. Две недели просрочено! У вас голова полна всякими идеями, так вы можете питаться воздухом и разглагольствованиями, но мы, простые смертные, мы должны за все платить — платить д е н ь г а м и!