— Опять вы за свое? — не удержавшись, резко сказал Чарлз, проходя в свой угол. — Сколько раз нужно говорить вам, что так вы устроите пожар!
— А сколько раз, — угрюмо огрызнулся романист, — сколько раз надо объяснять вам, что, зайдя в тупик, я должен вернуться и выяснить, что тормозит вдохновение. А когда я нахожу это препятствие, дым погребального костра — единственный возможный стимул, который может заставить меня перешагнуть через труп.
Пламя лизнуло его пальцы, и, выругавшись, он швырнул пылающую бумагу прямо на пол. Чарлз поспешил затоптать огонь. Он чувствовал себя почти виноватым: как можно было покинуть сейчас этого полоумного? Кто приготовит ему ужин, кто заставит лечь в постель? Некому будет даже оградить его от возможных последствий его опасной игры с огнем. Завертывая в газету свой скудный гардероб, Чарлз почувствовал, что к горлу его подступил комок. Ведь, что ни говори, кто, кроме Фроулиша, остался у него из старых друзей? И покинуть его надо сейчас же, грубо, без всяких объяснений. С новым для него теплым чувством взглянул он на унылую фигуру, скорчившуюся посреди синего облака дыма.
— Ну, я скоро вернусь, — сказал Чарлз, презирая себя за обман, и стал спускаться по лестнице со свертком под мышкой. — Надо зайти к Эрну.
Фроулиш угрюмо кивнул. Хорошо еще, что он сейчас такой несносный. Будь он, как это бывало, подружелюбней, Чарлз, возможно, не выдержал бы и попытался как-то объясниться. Нет, ни за что! Лучше незаметно исчезнуть.
Пожитки на тележку, и вот, прицепив тележку к велосипеду, он катит прочь от места, которое было испоганено и оказалось всего-навсего помойной ямой для того же Тарклза. Ну, и с этим покончено.
Почему он направился к Эрну? Разве можно надеяться, что Эрн в силах чем-нибудь существенно помочь ему? Конечно, нет. Но уверенность Чарлза была настолько поколеблена, что он больше не мог сейчас оставаться один. Как бы неразумно это ни было, он все еще надеялся, что Эрн, вложив в удар увесистость своего манчестерского здравого смысла, разом опрокинет все трудности, как опрокинул он ударом своего коренастого тела навалившуюся на Чарлза тяжесть лысого.
На улицах было темно и тихо. Чарлз быстро катил, и колесо тележки, задев при крутом повороте за обочину, протестующе забуксовало. Подъезжая к глухой грязной улице, на которой жил Эрн, он чувствовал себя так, словно остался один на всем свете. Холодный ветер загнал всех и вся в надежные убежища. Начинало подмораживать, и редко расставленные фонари казались островками желтого молчания в океане тьмы.
Не так было у дома Эрна. Тут Чарлз сразу же заметил признаки бурной активности. Ярко отполированная черная машина стояла у входа, и рядом с нею на мостовой стоял человек в черной форме. Окна по фасаду были освещены и дверь распахнута. Чарлз затормозил велосипед как раз в тот момент, когда в освещенном проеме подъезда появилось три силуэта. Двое были в той же черной форме, и между ними резко выделялся обычный рабочий костюм Эрна. Эрн выделялся бы и без того, потому что шел он принужденной раскачивающейся походкой человека в наручниках.
Выпущенный из рук велосипед упал на мостовую. Чарлз ступил в полосу света и едва выговорил идиотский вопрос:
— В чем дело, Эрн?
Беззубое лицо компаньона повернулось к нему. Оба полисмена на секунду задержались, пока третий открывал дверцу машины.
— Пройди в дом, Чарли, — сказал Эрн. — Возьми там у хозяина что следует.
— Но не могу ли я… Тут какая-то…
Один из полисменов повернулся к нему с уныло угрожающим видом.
— Ну, ну, нечего! — сказал он с той же смесью угрозы и скуки. — Разве не знаете, что нельзя разговаривать с арестованным?
— У нас свободная… — неуверенно начал Чарлз.
— Вот и лишитесь вашей свободы по этому делу, — буркнул полисмен, усаживая Эрна в машину. — Мы бы и вас задержали, да знаем, что вы к этому не причастны.
— К чему э т о м у? — отчаянно выкрикнул Чарлз, но сверкающая лаком машина мягко тронулась с места, и в заднем окне ее мелькнула кепка Эрна.
Не в силах двинуться, Чарлз стоял перед распахнутой дверью. В нескольких шагах от него лежал на боку его велосипед. Нет Фроулиша и Бетти. Теперь нет и Эрна. Да еще эти полицейские. Как ему жить? Как ему собирать осколки жизни, когда он даже не знает, что представляет из себя целое?
Потом он вспомнил, что Эрн оставил ему хоть одно точное указание. «Пройди в дом. Возьми у хозяина что следует». Он повернулся к двери, но на пороге его встретил неимоверно толстый мужчина без пиджака.
— Так, значит, это вы компаньон? — спросил толстый.
Чарлз кивнул и вошел, не говоря ни слова. По замызганному коридору хозяин провел его в комнату, которую занимал Эрн. Он пропустил в нее Чарлза и с решительным видом плотно прикрыл дверь.
— Вот что, — сказал он с обычной одышкой очень толстых людей. — Я ничего, ровно ничего не знаю о его делах. Достаточно меня выспрашивала полиция, так что никаких вопросов. Баста! Я хочу одного — поскорей забыть обо всем этом деле. Понятно?
— Понятно, — пробормотал Чарлз.
— А чтобы забыть, остается только передать вам, что он оставил, и пожелать спокойной ночи.
Он строго поглядел на Чарлза.
— Самой что ни на есть спокойной ночи, — добавил он и вложил в руку Чарлза грошовый коричневый конверт. В нем была бумажка в десять шиллингов и еще четыре шиллинга двумя серебряными флоринами. На клочке бумаги было написано почерком Эрна: «Сегодня мы не производили расчета, так что возьми мою долю. Мне сейчас долго не понадобится».
— Почему долго? — спросил он у хозяина, совсем не соображая в своем смятении, что записку он прочитал про себя и тот не понимает, в чем дело.
— Долго? Вы вот здесь долго не задерживайтесь, — просипел толстяк. — Прошу. И пожелаю самой…
— Да! Да! — сказал Чарлз.
Он прошел по коридору и отворил дверь. Потом обернулся к неопрятному толстяку, который провожал его враждебным взглядом.
— Во всяком случае, спасибо, что передали конверт, — сказал он.
— Говорю я вам, что хочу позабыть обо всем этом деле, — ответил хозяин.
Ему противно было слушать похвалу честности. Осторожность — вот единственная добродетель, которую он сейчас признавал.
Чарлз поднял с земли велосипед и, не подумав даже сесть в седло, рассеянно покатил машину прочь.
Дежурный в общежитии Союза христианской молодежи принял Чарлза без всяких вопросов или замечаний, и обычный распорядок потек день за днем, как будто никогда и не прерывался. Все это было угнетающе нудно, но Чарлз решил, что не покинет Стотуэлл, пока не узнает, что случилось с Эрном. Только отчасти это объяснялось личной привязанностью. Чарлз недостаточно долго знал Эрна, чтобы по-настоящему привязаться к нему, хотя после случая с лысым он принимал его на веру; главное же было яростное желание как-то прояснить для себя обстановку. Из-под него вышибли все точки опоры, и он считал, что, прежде чем принимать какие-то новые решения, нужно уяснить, что же, собственно, произошло.
Оставалось единственное средство — следить, когда местная газета объявит о суде над Эрном. Стотуэлл был окружным центром, и суд должен был состояться на месте. Никто не мог ему сказать точно, когда это будет. Чарлз надеялся, что в «Стотуэллских новостях» появится судебный отчет.
Но все превзошло его ожидания. Дней через десять после его переселения в общежитие — десять дней, проведенных в судорожном выполнении повседневных обязанностей, но только не в кварталах, примыкающих к обиталищу Фроулиша и Бетти, — газета напечатала повестку завтрашних судебных разбирательств. Чарлз вытащил на свет божий свое лучшее платье и на следующее утро целый час простоял в очереди перед дверями суда, лишь бы обеспечить себе место в зале заседаний.
К счастью, дело Эрна разбиралось одним из первых. Закончилось оно с невероятной быстротой. Не было ни защиты, ни судоговорения, вся процедура свелась к установлению фактов, подтверждению того, что Эрн признает себя виновным, и к вынесению приговора. Кроме быстроты судопроизводства, поражала его обыденность. Все это носило характер торговой сделки. На одну чашку весов Эрн положил такое-то количество незаконных поступков, а на другую — закон — соответствующую меру наказания и этим как бы восстановил равновесие.