— Побойтесь бога, приятель! Я и так продрог до костей!
Чарлз втянул голову обратно и огляделся. Всецело поглощенный своими гложущими переживаниями, он до этого не обращал внимания на своего единственного попутчика по купе, хотя того трудно было не заметить. Высоченный, плечистый, он уже успел отрастить брюшко человека средних лет. Широкое лицо его широко ухмылялось. Задорный, вызывающий костюм он носил с не менее вызывающим задором.
— Извините, — сказал Чарлз, поднимая раму. — Вы правы, довольно прохладно.
— По меньшей мере, приятель! — последовал ответ. — Зажжем костры, что ли? — Он достал большой серебряный портсигар.
При тусклом вечернем свете Чарлзу сначала показалось, что в нем мелкие дешевые сигары, но когда он рассмотрел их поближе, то понял, что это настоящая чирута.[7] Ну, конечно! Какой еще сорт так подошел бы к развязному благодушию толстяка!
— Правда, их не сравнить с жаровней ночного сторожа, но сосульку-другую растопить могут, — извиняющимся тоном сказал тот, доставая спички.
Какой странный у него говор! Чем-то похож на американский, а вместе — на австралийский, и тут же кокни пополам с бирмингемским. Некоторые слова толстяк произносил с легким шотландским акцентом. Должно быть, след полувековых скитаний по белу свету. Актер, быть может? Поезд тронулся, через пять минут Стотуэлл, и они расстанутся и никогда не встретятся больше. Почему бы не спросить его прямо? Уже несколько месяцев, как он вырвался из смирительной рубашки своего воспитания — вот случай воспользоваться преимуществами этого, хотя бы в малом.
— Я понимаю, что неприлично, раскуривая вашу сигару, тут же еще выспрашивать у вас… — начал Чарлз.
Лицо толстяка расплылось в необъятной улыбке, но он прервал его взрывом хохота.
— Вижу, что вы не привыкли к свободному обхождению с незнакомыми людьми, — сипло грохотал он. — Вы не можете раскусить, что я за штука, и хотите знать, чем я, собственно, занимаюсь, не так ли?
Чарлз кивнул, нараставшее замешательство растаяло под напором благодушия.
— Ну что ж! Только при одном условии. Я люблю сделки, всегда любил. Сперва расскажите-ка мне о себе.
— Я шофер транспортной конторы. Перегоняю машины с заводов в порты погрузки.
Толстяк разыграл крайнее изумление.
— Господи, господи, слишком быстро вертится наш шарик для бедняги Артура. Сидел я и старался прикинуть, кто вы такой, и не мог, потому что не подходили вы ни к одной известной мне категории людей. А теперь вот оказывается, что у вас профессия, о которой я и понятия не имел. И что это вообще за профессия. Одна из тех, смею заметить, когда и не скажешь, кто вы такой: рабочий, или конторская душа, или делец. Все в наши дни перепуталось.
— Ну по крайней мере вы хоть понимаете, что все перепуталось, — утешил его Чарлз. — Большинство людей вашего поколения… знаете… если, конечно, вы не возражаете, что я причисляю вас к старикам, я этого, понятно, вовсе не думаю… но, во всяком случае, большинство из них никак не привыкнет к этим переменам.
— Ну, моя профессия это сплошные перемены, — сказал толстяк, гордо распрямляясь и положив на оба колена по сильной короткопалой руке. — В моей профессии, если вы не будете хоть на шаг опережать перемены, вас, как пустую бутылку, отправят вслед за пробкой.
Зажав в зубах сигару, он обеими пятернями стал шарить по всем карманам и наконец вытащил карточку, которую и преподнес Чарлзу. На ней значилось: «Артур Блирни. Развлечения».
— Я все-таки не совсем понимаю… — пробормотал Чарлз. — Вы, должно быть, держите антрепризу или какое-нибудь театральное агентство.
Мистер Блирни залился хохотом.
— Я держу антрепризу, верно. И про театральное агентство верно. А насчет того, что вы не все понимаете, так это вполне естественно. Еще один урок моего жизненного опыта: в тот самый день, когда кто-нибудь все поймет, ему, как цыпленку, свернут шею.
Поезд подошел к вокзалу. Они встали.
— Нет, — заявил мистер Блирни, сотрясаясь от хохота, — я вовсе не хотел, чтоб вам было все понятно, приятель, вовсе нет.
Чарлз глядел на него и раздумывал, сердиться ли ему или в свою очередь расхохотаться, разделив непосредственное веселье и добродушие толстяка. Он так и не пришел к решению, даже когда они вместе вышли из вагона и очутились на вокзальной площади.
— Вы заняты? — спросил мистер Блирни. — Если нет, то не зайдете ли ко мне в гостиницу? Там выпьем.
— А вы где останавливаетесь? — осведомился Чарлз; после стольких стараний он не мог отказаться от паломничества в Дубовую гостиную.
— «Гранд-отель». Где же еще устраиваться в этой дыре? — просипел мистер Блирни, и, когда Чарлз согласился, он умело остановил проезжавшее мимо такси.
Через несколько минут они были в вестибюле отеля, и мистер Блирни оказался в центре внимания засуетившегося вокруг него персонала. Подбежал регистратор с книгой, выскочил из кабинета администратор, кинулся к лифту рассыльный, даже носильщик проследовал с чемоданами мистера Блирни вдвое быстрее обычного. В этом человеке было что-то электризующее, он величественно высился над всеми, весело покрикивая и непрерывно извергая поток удручающе несмешных шуток. Чарлз отошел в сторонку, довольствуясь ролью восхищенного наблюдателя. Мистер Блирни был первым на его веку человеком, умело сочетавшим добродушную непринужденность с непоколебимой самоуверенностью. Противореча распространенному мнению, что добродушие — признак неуверенности, он тем самым подтверждал общее правило.
Наконец они удобно расположились в Дубовой гостиной. Мистер Блирни настоял на своем и заказал на свой счет четыре двойные порции виски.
— По две на брата, приятель, так полагается, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Первую — одним махом, а вторую — со смаком.
Он осушил свою рюмку, и Чарлз последовал его примеру.
— Фу-у-у! — отдувался мистер Блирни, откинувшись в своем кресле. — Начинаю чуточку согреваться, а то совсем окоченел за последние три часа. Стар я уж, наверно, для вечных скитаний, да еще при вагонных сквозняках. Придется, видно, разъезжать в машине, а это разорит меня в полгода.
Он закурил свою сигару. Чарлз отказался от предложенной ему и достал сигареты.
— Собственно, и ехать-то было незачем, — продолжал мистер Блирни. — Просто надо присмотреть за одной нашей труппой, подвизающейся на здешних под мостках.
— Одна из ваших трупп? — осведомился Чарлз.
— До известной степени. Это не моя антреприза, но я представляю антрепренера. До нас дошли слухи, что им не хватает перцу. Комикам надо обновить репризы, хору подтянуться, — знаете, как бывает?
Чарлз постарался сделать вид, что знает. Они выпили по второй.
— Мне придется… Господи, вот неожиданность, — вдруг прервал себя мистер Блирни. — Сюда, Бернард! — закричал он. — Сюда, Вероника! Идите сюда! Это дядя Артур!
Чарлз оглянулся, внезапная догадка пронзила его до самых печенок. С дружескими улыбками, адресованными мистеру Блирни, к ним подходили оба Родрика.
Людям случалось совершать самоубийства, идя навстречу мчавшемуся паровозу. В таких случаях, вероятно, бывает мгновение — ну, скажем, от одной до трех секунд, — когда самоубийца стоит на рельсах, твердо упершись ногами в землю, и каждый мускул и нерв его напряжен в ожидании сокрушающей встречи с паровозом. Такая степень напряжения, должно быть, неповторима и невозможна в повседневной жизни. Но именно она наступила для Чарлза. Когда он вскочил на ноги, каждый мускул его напрягся в отчаянной попытке скрыть охватившую его дрожь и полуобморочное состояние.
— А, бродяги! — в упоении вопил мистер Блирни. — Я совсем забыл, что вы должны вернуться из Монте. Как старая Средиземная лужа? Лазурная, как всегда, а? И казино на месте, э, Бернард?