— Вы спросили, хорошо ли я знаю Венецию, лорд Грешем. Я бывал здесь множество раз. И все же не решусь утверждать, что знаю ее хорошо. Я и поныне, гуляя по городу, раз за разом сбиваюсь с пути. Не думаю, что кто-либо способен хорошо узнать Венецию. В ней слишком много сюрпризов.
— Я понимаю, о чем вы, — отозвался Грешем, вглядываясь в украшающую морской салат большую клешню омара. — Однако я думаю, что и устать от нее невозможно. О, большое спасибо.
Джованни, американский официант, второй раз наполнил бокал Грешема. «Шабли» так хорошо идет под рыбу.
— Вы побывали во всех этих церквах? Я о тех, что висят здесь по стенам, — Пауэрскорт неторопливо продвинул по доске свою религиозную пешку.
— Я отстоял мессу в Святом Марке. Это потрясающе. И заходил сегодня после полудня в деи Фрари, — Грешем не отрывал глаз от зеркала, висящего над головой Пауэрскорта.
— Простите мой вопрос, — сказал Пауэрскорт, расчленяя ярко-красного краба, — вы верующий? Я хочу сказать — католик? Мне всегда казалось, что для человека, принадлежащего к этой вере, службы ее должны означать нечто куда больше, чем для других.
— О да, о да, — ответил Грешем, расправляясь с последними креветками. — Я действительно верующий, католик то есть. Я принял эту веру пару лет назад. Она многое для меня значит.
— Я часто размышляю о ней, — сказал Пауэрскорт. — В наши дни столь многие совершают путешествие в Рим. Это трудно? Я насчет обращения.
— В общем и целом — да, — с выражением ветерана веры ответил молодой человек. Тарелки уже унесли. Разложили чистые приборы. От «Шабли» почти ничего не осталось. — Но с другой стороны, нельзя ожидать, что истинная вера дастся тебе легко, не правда ли? Я страшно поссорился с матерью. Она не могла понять, зачем мне это нужно. И не пришла на церемонию моего посвящения в новую веру. Священник сказал, что, в конце концов, она все поймет. Я же думаю, что конец этот еще очень не близко.
Грешем мрачно усмехнулся. Остатки «Шабли» переместились в его бокал. Ризотто и рыбный суп пришли на смену скелетам морских тварей. А он так все и вглядывался в зеркало.
— Со мной это произошло после смерти жены. Тогда я и начал подумывать о переходе в католичество, — на сей раз Пауэрскорт передвинул по доске коня — или это был слон? — Ужасное было время. Мне и вправду требовалось тогда то, что принято называть утешениями веры. Я посещал тогда службы, самые разные, по всему городу. И во множестве англиканских мне казалось, что священники просто произносят слова, не более того. Нет, слова-то были прекрасные, по-настоящему прекрасные. Однако я думал в ту пору, что для людей, которые их произносят, слова эти мало что значат. Как вам суп?
Соблюдение приличий прежде всего. Хорошие манеры — вот наш последний оплот. Мы же британцы, не так ли? Старые итонцы, все до единого.
— Суп великолепен. Да и ризотто, заказанное вами, тоже выглядит превосходно. Но скажите, лорд Пауэрскорт, давно ли скончалась ваша жена?
Стая голубей пронеслась мимо окна, устремляясь в места поспокойнее. Поднявшийся ветер гнал по площади дневной сор.
— Каролина? — произнес Пауэрскорт, катая по тарелке последние горошины ризотто. — Каролина умерла семь лет три месяца и пять дней назад. — Молчание повисло над столом. — Она погибла при крушении судна. Утонула. И наш сын вместе с ней. Ему было всего два года.
На краткий миг Пауэрскорт возненавидел себя. Возненавидел за то, что использует все это как силки, расставленные на молодого человека, не сознающего, что доверительность отрепетирована, что душевные признания — это не более чем тактический ход. Он взглянул на площадь, теперь уж совсем пустую. Я написал б о льшую часть этой пьесы, сказал он себе. Я сам сочинил ее и должен идти до конца.
— И после стольких лет вы все еще помните тот день, — произнес, откидываясь в кресле, Грешем. Официанты вновь убирали со стола посуду и приборы.
— Лорд Грешем, лорд Пауэрскорт. Теперь у нас цесарка, овощи и немного салата. Мы же ненадолго покинем вас. Прошу вас, не забывайте о красном вине. Оно слишком хорошо, чтобы оставить его невыпитым, — Джованни низко поклонился и закрыл за собой дверь.
Новое послание понеслось в «Даниэли». С первыми двумя переменами блюд покончено. Серьезный разговор. Далеко не веселый. Молодой человек слишком быстро пьет. Панноне добавил это послание к пачке других и мрачно уставился на море.
— Да, верно, тот день я помню, — печально произнес Пауэрскорт. — Думаю, и вы не забыли бы такое. Просто не смогли бы.
— У меня тоже умерла жена, лорд Пауэрскорт. В прошлом году. Четырнадцатого июня. И этот день я буду помнить всегда.
— Простите, простите, — мягко сказал Пауэрскорт, подливая Грешему красного вина.
— Мы были так счастливы с Луизой, — Грешем рассеянно пережевывал цесарку. — Она тоже была католичкой. Я потому и перешел в эту веру. Луиза сказала, что родители благословят ее замужество, только если она выйдет за католика. Какая она была красивая, лорд Пауэрскорт, какая красивая. В первую же минуту, едва увидев ее, я понял, что она должна стать моей женой. Знал, что мы будем счастливы вместе, — Грешем, сам того не замечая, прихлебывал красное вино, взгляд молодого человека был теперь устремлен вовнутрь, в какие-то его глубоко личные воспоминания.
— Как вы потеряли ее? Если, конечно, вопрос мой не представляется вам бесцеремонным? — Пауэрскорт старался говорить по возможности мягче. Именно сейчас все может сложиться плохо. Очень плохо.
— Это долгая история. Вы не против долгих историй?
Пауэрскорт взмахнул рукой, обведя ею кабинет и вид за окном. Пожалуйте в исповедальню, подумал он. «Да смилостивится Господь над грехами вашими».
— Мой дорогой лорд Грешем, ночь только еще началась. А время в Венеции почти ничего не стоит. Его здесь скопилось уже так много. Продолжайте, прошу вас.
Молодой человек наполнил свой бокал.
— Незадолго до нашей женитьбы мы, я и Луиза, познакомились с принцем Эдди. Не помню, где это было. Да теперь оно и не важно. Совсем не важно. Как бы там ни было, после нашей женитьбы он часто у нас появлялся. Просто сваливался нам на голову. Иногда оставался на несколько дней. Думаю, он тоже немного влюбился в Луизу. Я к тому, что все влюблялись в нее. Она была так прекрасна.
Пауэрскорт подлил себе «Шатонеф-дю-Пап». Не это ли вино использовали они многие годы при своих службах — авиньонские Папы? Тело и кровь Христовы, возросшие на папских виноградниках. Когда только будете пить, в Мое воспоминание [76].
— Временами он приезжал, когда я был в полку. Ну, вы знаете, маневры, учебные лагеря и тому подобное, — Грешем слегка содрогнулся. Он продолжал уничтожать ногу цесарки, не отрывая при этом глаз от стенных обоев. — Вот так он приехал пожить у нас и в прошлом году, в мое отсутствие. У меня ушло четыре месяца на то, чтобы выяснить, что же тогда произошло — я хочу сказать, что произошло на самом деле. Понимаете, в то время в доме у нас жил, кроме Луизы, только один человек. Когда все это случилось. Горничная. И она сбежала. Скрылась. Исчезла с поверхности земли, словно ее и не было никогда. Я искал ее повсюду. Искал в доме ее родителей, в йоркширской деревушке, из которой она происходила. Смешно, но ее тоже звали Луизой. Луиза Пауэлл. Из Йоркшира.
Грешем замолк, уставившись в огонь. Снаружи, на площади, замерли зрители. Они зачарованы, думал Пауэрскорт. Сам он молчал.
— Потом я в один прекрасный день столкнулся с ней на Тоттнем-Корт-Роуд. Совершенно случайно. Она переменила имя. И не удивительно. После того, что произошло, никто не захотел бы зваться Луизой. Она рассказала мне все в одной из маленьких чайных, которых немало в тех местах. Кошмарные булочки. Жуткий, помнится, чай, просто жуткий. Мне пришлось пообещать ей пятьдесят фунтов. Господи, да я бы и пятьсот отдал.