— Алессис…
Тоска отпускает его сердце.
— Алессис, ты слышишь меня?
Уступает место родному и знакомому.
— Алессис, ты должен вернуться домой.
Ноэми. Его сестра. Его маленькая крошка-сестренка. Что она тут делает? Похоже, на этот раз с ней никого нет.
Она садится на корточки, кладет на камни три маргаритки.
— Ты должен возвратиться домой.
Не могу, булочка моя. Я стиснут здесь. А что ты тут делаешь совсем одна? Мама не с тобой?
— Нет…
И как же ты пришла?
— Вылезла через дыру в школьном заборе. А потом побежала.
Воспитательницы не видели, как ты уходишь?
— Не знаю. Мы с моей подругой Эльзой играли в прятки.
А папа? Он не ждет тебя возле калитки?
— Папа сердится, что ты умер.
Что-что? Это как так?
— Он говорит, что ты умер себя сам.
Ох… Ох, как бы ему хотелось разворошить землю, избавиться от этой проблемы, которую являет собой смерть и которая только ухудшается день ото Дня, присесть рядом с сестренкой, прижать ее к себе, сказать ей, что все это вздор, химера, глупые фантазии глупых родителей, не имеющие ничего общего с настоящей жизнью — жизнью принцесс, звезд и маргариток; что завтра он поведет ее на ярмарку есть пончики, а потом они будут руками красить стены в ее комнате и с босыми ногами спускаться с горы на тобоггане, который едет отчаянно быстро, и что, конечно же, он никогда не поступил бы так, не умер бы себя сам… Разумеется, булочка моя, о таких безумствах лучше никому не рассказывать, понимаешь? Разумеется, нет, не сам, но… впрочем… откуда такая уверенность?
Возвращайся-ка в садик, пока воспитательница не хватилась тебя. Давай-давай…
Ноэми послушно уходит, глядя себе под ноги; она не бежит и не торопится, она думает о своем старшем брате, стиснутом под землей, без папы, без мамы, без телевизора, без кровати, без еды. Девочка вздыхает: она все же рада, что это ему, а не ей приходится спать на улице, но она одергивает себя и убирает с лица эту простодушную улыбку, потому что… что он сказал бы, если бы узнал, какие мысли бродят в ее голове?
Мадлен стояла под окнами общежития, в котором находилась комната Алексиса. Ключ пока хранился у нее. Они с Пьером приезжали сюда после похорон забрать вещи, скопившиеся за пару лет. Еще надо было вернуть на общую кухню тарелки и столовые приборы, но у Мадлен не нашлось сил на то, чтобы рассортировать их, и она просто оставила посуду бывшим соседям сына. И вот сегодня она вернулась.
Она села на бордюрный пандус для инвалидных колясок, ведущий к входной двери. Университетский городок был современным, хорошо оснащенным, либеральным. Алексис любил его за свободомыслие и простоту нравов. Вдоль холма по ту сторону небольшой площади безмятежно текла река. Мадлен подставила затылок солнцу и ветру, заставила себя вдохнуть летний воздух. В этой попытке раствориться в мире не было ничего естественного. Одеревенелость, которая сковала Мадлен, мешала размышлять. Она принялась ждать.
Часам к четырем Мадлен почувствовала, что проголодалась. Но ей не хотелось покидать свой наблюдательный пост, и она продолжала вглядываться в бурлящую вокруг жизнь в надежде выискать в царящей здесь атмосфере какие-нибудь подсказки. Студенты сновали туда-сюда, поодиночке и компаниями, прижимая к себе ноутбуки и книги. Одни громко смеялись, другие спешили куда-то с озабоченными лицами. Сейчас, в конце учебного года, студенты переполнялись интеллектуальным возбуждением и устремляли все свои нейроны в сторону успеха, понимая в глубине души, что ни один экзамен не стоит таких усилий… Мадлен увидела, как к подъезду вальяжно приближается сосед Алексиса, иногда приезжавший к ним домой на выходные. Мартен? Венсан? Его имя вылетело у нее из головы — у нее, которая каждый год удерживала в памяти имена стольких ребят в школе. Это он устроил что-то вроде поминок по Алексису возле злополучной реки спустя несколько дней после похорон. Это он собрал дюжину людей на берегу, там, где река отдаляется от университетского городка и убегает к лесу. Это он произнес небольшую речь и пробренчал несколько аккордов на гитаре, заранее извинившись за свои скромные, по сравнению с покойным виолончелистом Алексисом, музыкальные способности. Мадлен вспомнила, что в тот день она почти не чувствовала, как ноги касаются земли.