— Вот, — произнесла Мадлен, оборачиваясь. — Забавное высказывание. Это из «Кота», ну, вы же знаете «Кота» Гелюка[3]? Возьмите лист бумаги и поделитесь со мною тем, что вы думаете об этой фразе. Пишите то, что приходит в голову.
Ощущая на себе недоуменные взгляды учеников, она села за стол и обвела класс глазами.
— Ну же, это интересная цитата, разве нет? Вы считаете иначе?
Подростки, всегда болтливые и вертлявые, молчали и не шевелились. Впрочем, одна парочка в углу о чем-то шушукалась.
— Так-так, поведайте вашим товарищам о том, что у вас на уме! И не притворяйтесь тихонями: на вас это совсем не похоже.
Поднялась рука во втором ряду.
— Нора, слушаю тебя.
— Мадам, вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Может быть, кого-нибудь позвать?
От этих слов Мадлен словно примерзла к стулу. Она положила руки на стол, чтобы не упасть. Закрыла глаза на несколько секунд. Дети по-прежнему ничего не говорили. Мадлен спокойно, о, совершенно спокойно собрала свои вещи, неторопливым и аккуратным движением стерла написанное с доски, не забыв перед этим хорошенько намочить губку под краном, чтобы вернуть грифелю его первоначальную чистоту. Должно быть, это одна из последних грифельных досок в школе. От этой мысли сердце Мадлен сжалось. Она надела пиджак, поблагодарила Нору и покинула класс.
Она выскользнула через черный ход огромного школьного здания и оказалась на бульваре, запруженном в этот полуденный час; солнце ослепляло, и она вдруг почувствовала себя единственным живым человеком в мире из папье-маше. Мадлен не хотела находиться на свету. Разве можно ей ощущать свет, в то время как Алексис больше не имеет права на солнце? Она подошла к своей машине, припаркованной перед главным двором. Повернула ключ зажигания, и двигатель успокаивающе зарокотал. Нажала на педаль акселератора и оставила за спиной школу, живых подростков, коридоры, пропитанные запахом карандашей и клея. Выехала на автостраду, ведущую к дому, и покатила знакомым путем, который проделывала почти ежедневно на протяжении без малого пятнадцати лет. Вскоре она разогналась до ста пятидесяти километров в час, поглощенная скоростью. Риск аварии опьянял, и Мадлен прибавила еще газу. Она делала то, за что раньше сама ненавидела других водителей: держась в третьем ряду, бампер в двух метрах от впереди идущей машины, она мчалась, то и дело мигая фарами, чтобы другие ехали побыстрее, чтобы все они пошевеливались, чтобы они посторонились и позволили ей распасться на атомы и преодолеть звуковой барьер, потеряться, разрушиться, очиститься, изменить мир.
Несясь таким аллюром, Мадлен вдруг поняла, что не может вернуться домой. Она не продержится в большом пустом доме еще один день. Утрата вот-вот хлынет на нее паводком. Мадлен решила, что заскочит домой на несколько минут, возьмет кое-какие вещи и уедет. Она испытывала физическую потребность узнать правду. Пройти по следам Алексиса. Побывать там, где он провел свои предсмертные дни, ощутить атмосферу, приблизиться, хоть чем-то заполнить эту ужасную пустоту внутри. Любые размышления были мучительны; Мадлен нуждалась в том, чтобы прикасаться, слышать, вдыхать.
Несколько дней назад она рассказала Пьеру о том, что хочет съездить в университетский городок. В ответ муж заметал, что у нее чересчур разыгралось воображение, что не нужно бы ей так много думать. Что Алексис покончил с собой, вот и все, и точка. Что, если Мадлен не смирится с очевидным, она продолжит увязать все глубже. Он говорил с женой очень мягко, держа ее за руку и обнимая за плечи. Однако Мадлен чувствовала напряжение, скрытое за его увещеваниями, серую зону, которая тревожила ее и которую она не могла обозначить словами. Тем же мягко-твердым голосом Пьер предложил ей «сходить к кому-нибудь». Она хмыкнула. Громко. Не рассмеялась и не улыбнулась, а именно хмыкнула. Сходить к кому-нибудь ради чего? Чтобы полечиться? Чтобы узнать, как исцелиться от смерти своего сына? Да, ответил тогда Пьер, да, именно так. Жизнь не кончилась. У тебя есть Ноэми. (И я.) Мадлен не представляла себе человека, который хотел бы вылечиться от… как же это назвать? Вдовой она не была, сиротой тоже. Она вспомнила, что где-то читала об этом. Для матери, у которой нет больше сына, не придумали отдельного слова.
Мадлен повернула ключ в замке, вошла в дом, кинула в сумку кое-какую одежду, плед, немного еды. Нацарапала записку, оставила ее на виду на кухонном столе. Рядом с запиской положила приглашение из садика Ноэми на сегодняшнее родительское собрание, посвященное оценке достижений детей по итогам года.