Старики-берберы в традиционных джеллабах – халатах с длинными рукавами. Их я увидела на центральном рынке, когда они громко о чем-то спорили, разливая по чашкам мятный чай из высоко поднятого чайника.
Разрисованные мехенди руки француженки, которая выбирала сурьму для подводки глаз в сувенирной лавке. Я влюбилась в ее пальцы – унизанные серебряными кольцами, тонкие и длинные, как у пианистки, и сделала несколько кадров, пока она торговалась с веселым продавцом в высоком тюрбане.
Факиров, фокусников, танцоров и заклинателей змей я старательно обходила: завидев камеру, они принимали меня за отбившуюся от группы туристку и навязчиво предлагали сфотографироваться за десяток дирхамов. Но, несмотря на это, базар в Медине оставался кладезем лучших кадров. Вот девочка в нарядном хиджабе, пробующая сладкое печенье с тертым миндалем и смущенно улыбающаяся при виде камеры, а вот пронырливый уличный воришка, который шел за рассеянным покупателем, одновременно утаскивая с прилавков сливы и изюм. Заметив, что я его снимаю, мальчишка скрылся в торговых рядах, но совсем не испугался. На одной из фотографий его лицо видно крупным планом, и я невольно посмеиваюсь, поймав себя на мысли, что он похож на маленького дикого зверька. Справа от него высокий бородатый мужчина сравнивает персики. Он держит фрукты в руках, но почему-то смотрит совсем не на них. Внезапно я понимаю, что он смотрит на меня – так внимательно, словно препарирует взглядом.
Мне резко становится неуютно, как если бы бербер с фотографии мог разбить монитор с другой стороны и выбраться в реальный мир. Если точнее, в эту комнату. Кроме того, я испытываю странное чувство – мужчина кажется смутно знакомым, но я никак не могу понять, где мы могли встречаться. Увеличиваю снимок, вглядываюсь в черты угрюмого лица, и от мелькнувшей догадки все внутри застывает. Нет, это слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.
– Прости, Тыковка.
Аккуратно убираю с колен уснувшую на них кошку и под недовольное мяуканье спешу к книжной полке. Вытащив нарисованный несколько часов назад портрет, возвращаюсь к монитору. Перевожу взгляд с рисунка на фотографию и обратно. Это невозможно. Человеку в капюшоне, который приходил к нашему дому, было около сорока. Значит, он уже должен был разменять седьмой десяток, превратившись в седобородого старца.
Незнакомец, который неделю назад разглядывал меня в Танжере, явно был моложе семидесяти, но что-то подсказывает – это один и тот же человек. Интуиция, которая неоднократно спасала меня от серьезных проблем во времена бурной юности, заставляет прислушаться к ней и сейчас, однако здравый смысл протестует.
– Абсурд!
Говорю это вслух, подсознательно надеясь, что сходство между двумя мужчинами – не более чем обман зрения, иллюзия, которая рассеется, если ее проигнорировать. Но ничего не происходит: я по-прежнему готова поклясться, что человек из прошлого следил за мной в Танжере, при этом он совершенно не изменился внешне.
Тянусь за телефоном. Кристиан спрашивал, есть ли у меня фото. Это не поддается никакому логическому объяснению, но теперь я могу ответить утвердительно.
Глава 4
Тема письма: «Фото из Танжера». Курсор нависает над кнопкой «Отправить». Кликаю, и снимки улетают на электронную почту редактора. На часах – четыре утра, но лишь полчаса назад я закончила обрабатывать фотографии. Забираюсь в кровать. Не хочу видеть Зейна. Не хочу вообще ничего видеть. Брейк, перезагрузка, тайм-аут.
Закрыв глаза, почти моментально попадаю в точку входа. Вместо того, чтобы подойти к двери, опускаюсь на большие мягкие подушки и обхватываю плечи руками, обнимая саму себя. Это единственное место, доступ в которое незваным гостям закрыт, а потому самое безопасное. Я всегда прихожу в эту комнату и засыпаю здесь, когда мира вокруг становится слишком много. Сон во сне – это как погружение на дно Марианской впадины: глубокий и крепкий, не оставляющий пространства для образов и звуков.
Запах лаванды смешивается с запахом дождя, и я вдыхаю его полной грудью. В это мгновение мне кажется, что под далекие раскаты грома в легких расцветают сиреневые соцветия.
Думаю обо всем, что сказал Зейн. Отец – джинн, как и он сам. Я – полукровка со способностью контролировать сны. Все это с трудом укладывается в голове, но почему-то я испытываю облегчение. Любые, даже самые странные ответы лучше, чем неизвестность. Хотя я не отрицаю того, что самих вопросов стало еще больше. Вдох. Кстати, а что насчет желаний? Совсем забыла спросить… Впрочем, возможность еще представится – Зейн вернется. Я хорошо знаю таких, как он. Игрок. Трикстер в человеческом обличье. Не уйдет, пока не потеряет интерес. Выдох.