— Тсс, тише.
Я включаю лампу, вытаскиваю Мэри из кроватки и качаю ее. Она обхватывает ртом мою грудь, я сажусь в узкое кресло-качалку и кормлю девочку. Она привередлива и в еде, никогда не бывает довольна, снова и снова отстраняется, чтобы поплакать.
Когда-нибудь это закончится, говорю я себе. Когда-нибудь я снова буду здорова. Когда-нибудь я снова буду счастлива.
Когда Мэри более или менее наедается, я укладываю ее в кроватку, вместе с парой игрушек.
— Элли! — кричу я. — Иди сюда и присмотри за своей сестренкой, ради меня. На минутку.
Она подходит, снова ступая той же медленной, осторожной походкой, по-прежнему не говоря ни слова. Обычно ее четырехлетний язычок никогда не молчит.
— Ты сегодня очень тихая, — говорю я. — Все нормально?
Она кивает — и снова эта странная, зубастая улыбка.
Все хорошо. Ты выдумываешь.
Я выхожу из спальни и направляюсь на кухню. Мне еще нужно почистить несколько горшков — лучше сделать это сейчас, пока они обе бодрствуют и в хорошем расположении духа.
Я снова вижу перед глазами странную улыбку Элли. Слишком широкая, слишком много зубов. А в спальне тихо, слишком тихо.
Вместо того чтобы идти на кухню, я поворачиваюсь и иду обратно.
Как раз вовремя. Чтобы увидеть, как моя дочь Элли меняет свою форму.
Секунду назад это была Элли, голубые глаза, темные кудри, синее пальто. В следующую секунду она превращается в странное, бугристое существо с зеленой кожей, носом-шишкой и заостренными ушами. Существо перегибается через край кроватки, его зазубренные ногти и зеленые когти тянутся к моему ребенку.
Из горла вырывается крик.
Существо поворачивается, между острых желтых зубов вырывается:
— Здесь? Она должна быть на кухне! — шипит оно на меня.
Я хватаю деревянную лошадку-качалку Элли и бросаю ее. Лошадь ударяется о кроватку, сбивая существо на пол, где оно извивается и визжит, а потом исчезает.
Здесь только я, и Мэри, и тихая спальня, и темное дерево лошадки-качалки, поблескивающее в свете лампы.
Где же Элли?
У этого существа была ее форма. Оно одурачило меня, чтобы проникнуть внутрь и забрать ребенка. Но где Элли, настоящая Элли?
Выхватив Мэри из кроватки, я выбегаю на улицу. Пробираясь между пуговицами платья, холод пронизывает меня, и мою кожу, как будто на мне вообще ничего нет.
— Элли!
Прерывистый крик, приглушенный снегом и безмолвными деревьями.
Никто не живет в радиусе десяти минут ходьбы от нашего дома. Только мы.
Я босиком бегу по замерзшему снегу к центру двора и снова зову Элли.
Мэри, всхлипывая, прижимается ко мне, и я понимаю, что сжимаю ее слишком сильно. Я немного расслабляю пальцы.
— Элли, — шепчу я.
В лесу хрустит ветка. И еще одна.
Вспышка красного среди деревьев, сначала тусклая, потом, когда фигура выходит из тени, ярче.
По заснеженному двору шагает темноволосый мужчина, одетый в длинное красное пальто. У него на руках Элли.
Я бегу к нему, желая забрать ее, но у меня на руках ребенок.
— Мать Мария небесная! Где она была? — спрашиваю я, чуть не плача от облегчения.
— Я нашел ее в лесу. Она замерзла, но с ней все будет в порядке
Мелодия его низкого голоса привлекает мое внимание, и я поднимаю на него глаза. Он высокий, немного больше шести футов, и его лицо… интересное — даже не то слово. Наверно, красивое. Как у ангела.
Может быть, он ангел? Так и есть! Ангел-хранитель, посланный присматривать за нами. Возможно, его послал Том.
Я трясу головой, чтобы прояснить мысли.
— Пожалуйста, занесите ее внутрь, если можно.
— Конечно.
Лицо у Элли гладкое, расслабленное во сне, но как только он укладывает ее на диван, я вижу, что губы девочки слегка посинели. А пальцы на ощупь холодные как лед.
— Я… мне нужно взять одеяла, чтобы согреть ее, — заикаюсь я. Кладу Мэри в люльку в гостиной и бегу в спальню за одеялами.
Когда я вбегаю обратно, темноволосый мужчина как раз убирает руку со лба Элли. Я бы поклялась всеми святыми, что слабое золотое сияние задерживается у нее на коже и переливается на кончиках его пальцев. Но в следующую секунду оно исчезает; и когда я касаюсь ее руки, она уже теплая.
Пока он наблюдает за ней, я смотрю на него — на гладкий лоб, на то, как темные волосы падают на него волнами; на прямые черные брови. Под густыми темными ресницами поблескивают серые глаза, такие бледные, что почти светятся. На его смелых скулах и прямом носу россыпь светлых веснушек, похожих на коричневый сахар. А эти губы — тонкие, с сексуальным изгибом.