Он что-то замышляет, и я собираюсь выяснить, что именно.
На мне нет ничего, кроме кожи, поэтому я натягиваю нижнее белье и свое длинное черное пальто, засовываю ноги в ботинки. Быстро запираю заднюю дверь, кладу ключ в карман, а потом бегу в лес по его следам. Через некоторое время я замедляю шаг, стараясь ступать туда, куда ступал он, чтобы не хрустнуть заснеженной веткой и не спугнуть его. Лунный свет поблескивает на белом впереди; я приближаюсь к заснеженной поляне.
Все еще прячась за темными стволами и ветвями, я останавливаюсь у края поляны.
На фоне черной паутины лесных деревьев мой темноволосый ангел стоит на бледном, мерцающем снегу, позади него следы, глубокие и затененные. За его длинным пальто тянется красный след, похожий на кровавое пятно на белой земле.
Мое сердце почти останавливается, потому что вокруг него толпятся демонические существа с узловатыми коленями и кривыми когтями, заостренными зубами и скрюченными, отвратительными лицами. Они рычат и что-то бормочат на незнакомом языке, а он отвечает им успокаивающим тоном.
И тут я вспомнила одну из старых языческих историй, которые рассказывала моя ирландская прабабушка. Про человека, одетого в красное с головы до ног — обманщика, фейри, темное существо из мифов — повелитель лепреконов и подменышей.
Фар Дарриг.
Фер Дирг, Мужчина в красном, на древнем языке.
Я проклинаю себя за свою глупость. За то, что думала, будто он мог быть ангелом.
Он языческое чудовище, демон Старого мира, а эти уроды, крадущие детей, — его слуги.
Я так рассержена, что не могу усидеть на месте, хотя знаю, что должна.
— Лжец.
Слово слетает с моих губ, его резкий звук смягчается снежным покровом лесной поляны.
Но он услышал. И повернулся. Его глаза расширились при виде меня.
— Собираешься поджарить нас всех на рождественский ужин, Фар Дарриг? — спрашиваю я.
Он вздрагивает при упоминании своего имени, но в следующую секунду приходит в себя и улыбается мне.
— Значит, ты меня узнала?
— Да.
— Я же говорил, что не ангел. Хотя, видимо, занимаюсь любовью как один из них, — он подмигивает мне.
— Закрой свой нечестивый рот, — говорю я, схватив распятие. — Держись подальше от меня и моих детей. Иди обедай чужими детьми. Или еще лучше, ползи обратно в ад, где тебе самое место.
Он делает шаг ко мне, его улыбка исчезла.
— Глория, это не то, что ты думаешь. Я пришел сюда, чтобы предупредить лепреконов держаться от тебя подальше. Я говорил им, чтобы они не трогали тебя и твою семью.
Он жестом указывает на бурлящую, кудахчущую кучу лепреконов, передвигающихся позади него по снегу.
— Тебе нет нужды нас бояться.
— Лжец! — снова выплевываю я. — Они бы оставили Элли замерзать и забрали Мэри!
— Да, они бы так и сделали, — мягко говорит он. — Но я вернул тебе твою дочь. И ты сама спасла Мэри. Это сложно. Пожалуйста, позволь мне все объяснить.
Но я не слушаю дьяволов с красивыми лицами.
— Нет! Я не хочу понимать. Не хочу объяснений. Я не хочу ничего знать ни о твоих созданиях, ни о тебе самом. Подойди еще раз к моему дому, и я возьму старый пистолет Тома и выпущу пулю тебе в лицо.
Вспышка боли и гнева вспыхнула в его глазах и исчезла так быстро, что мне, возможно, привиделось это.
— Очень хорошо, — говорит он. Его голос такой же холодный, как морозный воздух между нами.
Он что-то говорит на этом странном языке своим лепреконам, и они собираются вокруг него.
— Я был неправ, — говорит он, его лицо красивое и жесткое. — Ты совсем не похожа на ту, кого мне напомнила. На самом деле, ты такая же, как и все люди. Слишком слабая, чтобы слушать что-либо, кроме собственных страхов.
Я моргаю, и они исчезают. Все. Лепреконы, и Фар Дарриг в том числе.
На следующий день Элли спрашивает о незнакомце, называя его «Святым Николасом» и умоляя разрешить ей съесть конфету, которую он принес. Но я уже отнесла ее в лес и забросила как можно дальше. Пусть лесные звери полакомятся сладостями от фейри.
В тот вечер мы идем на рождественскую мессу, и каким-то чудом Мэри все это время спит, а Элли сидит тихо. Они обе засыпают, как только мы возвращаемся домой, а я сажусь на диван, пытаясь утопить свою вину в бокале красного вина.
Не знаю, за что я чувствую себя более виноватой — за сексуальный грех или за то, что была настолько глупа, что впустила незнакомца в свой дом, в свое тело. Все это определенно не похоже на меня.
И потом, есть еще одно чувство вины, которое я пытаюсь игнорировать. Укол вины за что, я отказалась слушать, когда боль вспыхнула в его глазах. Я знаю эту боль — я видела ее в зеркале. Это боль от того, что тебя никто не видит, не слышит и не любит. Боль от того, что ты невидимка.