Роберт Чарльз Уилсон
СПИН
SPIN
Четыре миллиарда лет от Рождества Христова
Всe куда-то падают и куда-то попадают. И вот мы сняли комнату на третьем этаже «колониального» отеля в Паданге — устранились и уединились.
За девятьсот евро в сутки здесь, оказывается, тоже можно уединиться. И любоваться с балкона на Тихий океан. В ясную погоду — а такая и стояла в последние дни — мы видели на горизонте начало Арки. От горизонта вертикально взмывала и таяла в небе туманная полоса. Конечно, с западной оконечности Суматры всей Арки не увидишь. Вторым концом она упиралась в горы подводного хребта Карпентера, за тысячу километров, похожая на обручальное кольцо, упавшее на ребро в мелкую лужу. На суше она могла бы перекрыть всю Индию от Бомбея до Мадраса. Или, грубо говоря, достала бы от Нью-Йорка до Чикаго.
Диана весь день проторчала на балконе, нежилась под вылинявшим полосатым зонтом и восхищалась видом. Я же втихомолку радовался, что она после всего случившегося не утратила способности хоть чем-то восхищаться.
На закате я присоединился к ней. Закат — лучшее время суток. Сухогруз, обвесившись ожерельями огней, спешил вдоль берега в порт Телук-Байюр и продвигался, как казалось нам с балкона, бесшумно и без усилий. Видимый отсюда конец Арки пылал, как раскаленный гвоздь, скрепивший небо и море. Мы следили, как наползает на Арку тень суши, как темнеет город.
Пресловутая «техника на грани фантастики». Чем, как не фантастикой, объяснишь свободное перемещение огромных водных и воздушных масс из Бенгальского залива в Индийский океан и обратно и целенаправленное перемещение судов в удаленные порты назначения? Какое чудо инженерной мысли позволяет конструкции радиусом в тысячу километров выдерживать свой собственный вес? Каким образом, из чего, из какого материала это умудрились соорудить? Как эта структура функционирует?
Возможно, Джейсон Лоутон смог бы все это популярно растолковать, но Джейсон от нас далеко.
Диана уютно устроилась в шезлонге, ее желтый сарафан и смешная соломенная шляпа с непомерными полями едва различимы в темноте. Угадывается ее чистая, гладкая, смуглая от загара кожа. Глаза, отражающие последние отблески солнечного света, глядят настороженно. В этом она не изменилась.
Она взглянула на меня:
— Весь день места себе не находишь.
— Надо бы что-нибудь написать, пока не началось. Сохранить впечатления для памяти.
— Боишься что-то потерять? Боишься что-то забыть? Нечего бояться, Тайлер. Память тебе никто не сотрет.
Не сотрет, но воспоминания и сами смажутся, расплывутся, потеряют четкость. Другие побочные последствия этого средства носят характер временный, вполне терпимы, но возможность потери памяти меня приводила в смятение.
— В любом случае у тебя все шансы. Ты и сам это должен понимать. Конечно, риск… Есть какая-то вероятность, остается… Но ведь ничтожная, так?
И если эта вероятность выпадет на ее долю, то, скорее всего, можно будет считать, что ей повезло.
— Все равно лучше записать, пока не поздно, — не сдавался я.
— Не хочешь — не надо. Никто тебя не торопит. Убеди себя, приготовься как следует.
— Нет-нет, я готов… — В этом я, во всяком случае, пытался себя убедить.
— Тогда сегодня и приступим.
— Да-да. Но потом…
— Потом тебе, может, и самому ничего писать не захочется.
— Кто знает… — Графомания — один из наиболее терпимых побочных эффектов.
— Посмотрим, что ты запоешь, когда тебя укачает. — Она улыбнулась мягкой, утешающей улыбкой. — Каждый боится что-то утратить.
Это меня беспокоило, об этом я старался не думать.
— Диана, может, пора?
Воздух дышал тропиками; снизу до нашего балкона, до третьего этажа, поднимался от бассейна запах хлорки. Паданг превратился в крупный международный порт, забитый иностранцами. Индусы, филиппинцы, корейцы, даже американцы попадались, вроде нас с Дианой, шушера, не имеющая возможности обеспечить себе достаточного комфорта и не подпадающая под программы переселения ООН. Город бурлящий, во многом беззаконный — особенно с тех пор, как власть в Джакарте захватили новые реформазы.
Но отель плюет на политические перемены, держит марку, звезды его, в отличие от небесных, не Меркнут. В небе все затмевала вершина Арки, похожей на перевернутую латинскую U, выписанную неумелой рукой полуграмотного Бога. Символ непознаваемого, ворота в неизвестность. Не отрывая взгляда от Арки, я сжал руку Дианы.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О том вечере, когда я в последний раз видел старые созвездия.
Дева, Стрелец, Скорпион… Теперь всего лишь термины из лексикона этих ловких жуликов, составителей гороскопов, пометки на полях книги истории.
— Отсюда они, наверное, выглядели бы иначе.
Южное полушарие… — Я подумал о широтном смещении.
Уже совсем стемнело, когда мы вернулись в комнату. Я включил свет, а Диана задернула шторы и уверенными движениями распаковала шприц и ампулу. Я мысленно похвалил себя как способного учителя. Она наполнила шприц, нахмурилась, выгнала из него пузырек. Руки у нее все же дрожали. Я снял рубашку и улегся на кровать.
— Тайлер…
Она колебалась.
— Смелее, смелее, — подбодрил ее я. — Я все прекрасно представляю. Мы уже сто раз все обговорили.
Она кивнула, тщательно протерла спиртом мое предплечье у локтевого сгиба. Шприц в ее правой руке, поднятый вверх, перестал дрожать. Содержимое его с виду ничем не отличалось от воды из-под крана.
— Давно это было, — проронила она негромко, нерешительно.
— Что?
— В это же время суток. Мы смотрели на звезды.
— Спасибо тебе, что не забыла.
— Такое не забывается… Ладно, работай кулачком.
Боль укола. Обычная. Во всяком случае, сначала.
Большой дом
В тот вечер, когда звезды исчезли с неба, мне было двенадцать, близнецам по тринадцать.
В октябре это произошло, за несколько недель до Хэллоуина. Родители устроили вечеринку для взрослых, а нас выгнали в подвал дома Лоутонов. Мы называли этот дом «большим».
Подвал нам вовсе не казался местом заключения. Диану и Джейсона оттуда силком не вытащишь, да и я там у них отирался целыми днями. Их папаша четко разграничил «взрослую» и «детскую» части дома, но у нас не возникало желания нарушать навязанные границы. К чему? Подвал оснащен классной игровой платформой, дисков с киношками навалом, прикольные мультики, приключения… Даже бильярдный стол настоящий. И полная свобода, никаких надсмотрщиков, если не считать одну из их домработниц, пожилую миссис Труэл, под предлогом присмотра за малолетками сбегавшую время от времени от шумной компании в подвал и сообщавшую нам очередные новости «сверху»: парень из «Хьюлет-Паккард», слышь ты, жмет сок из жены обозревателя «Пост», глаза бы не глядели… Сенатор надрался, как свинья, стыд-то какой… Не хватало нам лишь тишины, как считал Джейсон. Вверху утробно урчала «взрослая» танцевальная музыка, как кишки в брюхе голодного людоеда. И неба из подвала не увидишь.
Тишина и небо. Джейсон решил, что нам необходимо и то и другое.
Диана и Джейсон, разумеется, двойняшки разнояйцевые, не «стопроцентные». Собственно, никто их, кроме матери, близнецами и не называл. Джейсон безапелляционно утверждал, что они представляют собою результат «поражения биполярным сперматозоидом противоположно заряженных яйцеклеток». Диана, «коэффициент интеллекта» которой почти не отличался от джейсоновского, с таким же апломбом пользовалась определением из иного словаря: «два совершенно разных узника, вырвавшихся из одной и той же клетки».
Я балдел от обоих.
Джейсон в свои тринадцать уже вымахал шести футов ростом. Парень подтянутый, мускулатурой не отличался, но вынослив, силен, всегда бодр. По физиономии его почти постоянно гуляла несколько смущенная кособокая улыбка. С детства блондин, волос жесткий, как солома.
Диана ростом на пять дюймов меньше брата, смуглее. Кожа у нее на диво чистая, если не считать веснушек вокруг глаз. «Маска енота» — так называла она эту россыпь конопушек. Что мне в ней больше всего нравилось — это улыбка. Я уже дорос до возраста, когда такие детали еще не осознаются, но уже производят сногсшибательное впечатление. В отличие от брата она улыбалась редко. Зато как улыбалась! Она вбила себе в голову — и совершенно напрасно — что у нее слишком «лошадиные» зубы, и то и дело прикрывала рот рукой, особенно когда смеялась. Мне пропилось смешить ее, по больше всего я балдел от ее улыбки.