Но даже повышенный риск лучше, чем опасность поимки.
Мы нужны были им — агентам администрации Чейкина или Джакарты — по нескольким причинам. Конечно, ради марсианских средств. Еще важнее цифровые марсианские архивы, которые они рассчитывали у нас найти. И, разумеется, их интересовало, что говорил Джейсои в свои последние часы, его монолог, который я слышал и записал, о гипотетиках и о «Спине»; то, что знал лишь Джейсон.
Когда я проснулся, ее не было рядом.
Час я лежал, следя за шевелением балконной шторы, за изменением угла наклона солнечных лучей, за видимой частью Арки, размышлял о Сейшелах.
Вам приходилось бывать на Сейшелах? Мне тоже не приходилось. Поэтому я вспоминал старый документальный фильм Пи-Би-Эс. Острова в тропиках, здоровенные черепахи, сейшельские пальмы с «двойными кокосами», десяток-другой пород редких птиц. Геологически Сейшельские острова представляют собой останки древнего материка, когда-то, задолго до появления человека, связывавшего Азию и Южную Америку.
Мечты… Как однажды выразилась Диана — одичавшие метафоры. Я представил себе, как она поучает меня, что я мечтаю о Сейшелах потому, что чувствую себя похожим на этот древний исчезнувший, почти полностью утонувший континент.
Погруженный в перспективу своего преображения.
Снова заснул. Проснулся. Ее все еще нет.
Проснулся затемно, все еще один, понимая, что прошла уйма времени, что она отсутствует слишком долго. Что это ничего хорошего не означает. Не было еще такого, чтобы Диана не вернулась дотемна.
Во сне бился, метался. Скомканная простыня свалилась с кровати, едва видна на полу, подсвеченная отраженным от потолка наружным светом. Холодно, но достать ее сил нет.
Небо снаружи абсолютно ясно. Если стиснуть зубы и наклонить голову влево, то через стекло балконной двери можно увидеть несколько ярких звезд. Усмехнулся мысли о том, что в абсолютных единицах времени иные из этих звезд, возможно, младше меня.
Попытался не думать о Диане, о том, куда она могла запропаститься, что с ней могло случиться.
Заснул, сквозь сомкнутые веки видя все те же звезды, фосфоресцирующие призраки, плывущие в красноватой тьме.
Утро.
Во всяком случае, мне кажется, что утро. Свет дневной. Кто-то дважды резко стукнул в дверь, раздраженно гавкнул что-то по-малайски и ушел. Должно быть, горничная.
Время обеспокоиться по-настоящему, хотя в этой фазе обработки беспокойство просеивается сквозь фильтр сварливой брюзгливости. В чем дело, почему она отсутствует столь нестерпимо долго, почему она не сидит рядом, не промакивает мой лоб и не держит меня за руку? Мысль о том, что с ней могло что-то случиться, не рассматривается, в расчет не принимается.
Однако пластиковая бутылка возле кровати пуста со вчерашнего дня, если не дольше, губы мои чуть ли не трескаются от сухости, а когда я в последний раз был в туалете, уже не помню. Если не желаю навеки распрощаться с почками, следует срочно принимать меры.
Но и сесть без крика очень трудно. Ноги на пол не спустить. Такое ощущение, что мне подменили кости и связки несколькими фунтами битого стекла и ржавых лезвий для бритья.
Да, я пытался отвлечься от боли Сейшелами, небесами, но даже здесь кривое зеркало лихорадки исказило действие моего доморощенного обезболивающего средства. Мне послышался голос Джейсона. Он попросил меня принести ему тряпку, руки протереть. Он испачкал руки. И я вышел из ванной с полотенцем вместо воды. И лишь преодолев половину пути до кровати, обнаружил ошибку. Глупо. Пришлось начать снова. Взять пустую бутылку. Наполнить ее до края горлышка. Унести обратно.
Тряпка нужна была ему в садовом сарае позади «большого дома», где садовники держали свой инструмент.
Одиннадцать ему, что ли, было тогда. В начале лета, за пару лет до «Спина».
Теперь тяни воду и вспоминай. Нахлынула память.
Джейсон удивил меня предложением отремонтировать бензиновую газонокосилку. Садовником был тогда у Лоутонов раздражительный бельгиец Де-Мейер, одну за другой куривший «Голуаз» и отвечавший на наши вопросы и иные попытки разговорить его лишь нечленораздельным хрюканьем. Более красноречиво он клял газонокосилку, дымившую, вонявшую и глохшую каждые пять минут. Делать одолжение такому типу? Но Джейсона увлекла техническая задача. Он сказал мне, что до полуночи рылся в Интернете, исследуя бензиновые движки. Это его еще больше раззадорило, ему не терпелось столкнуться с техникой на практике, in vivo. Услышав незнакомое, но интригующее in vivo, я тоже загорелся желанием принять участие в рейде.
Мое участие, правда, свелось, в основном, к наблюдению за тем, как Джейсон установил косилку на вчерашнюю «Вашингтон пост» и принялся экзаменовать двигатель. Происходило это в затхлом, но уютном сарае, отделенном от дома гладью газона. В сарае несло машинным маслом и бензином, воняло удобрениями и гербицидами, пахло семенами и соломой, некрашеными сосновыми досками полок. По углам ржавели погнутые и сломанные садовые инструменты, торчали обломки их рукоятей. Нам в этот сарай нос совать не следовало, он обычно оставался закрытым. Джейсон стянул ключ с полки у двери подвала.
Жаркая пятница, начало «долгого уик-энда». Я с интересом следил за действиями Джейсона. Зрелище поучительное и успокаивающее. Сначала он обследовал машину целиком. Растянулся рядом на полу, внимательно осмотрел, ощупал. Затем принялся развинчивать, разбирать и аккуратно укладывать части на газету, рассматривая каждую в отдельности.
Затем он углубился в нутро двигателя. Каким-то образом у него сразу пошла на лад работа с ключами и отвертками. Движения его часто характеризовались осторожностью, но никогда — неуверенностью. Он работал, как опытный художник, как тренированный спортсмен, сознавая свои возможности и их ограниченность, уровень компетенции. Он разобрал все, что можно было разобрать, и разложил на замасленной «Пост», когда дверь сарая скрипнула, и мы оба подскочили от неожиданности.
И-Ди Лоутон вернулся домой раньше обычного.
Я чертыхнулся, заработав неодобрительный взгляд строгого хозяина. Он задержался в дверном проеме, застыл статуей в безукоризненном сером костюме, озирая разложенные на газете детали, а мы с Джейсоном стояли, ввинтив взгляды в пол, ощущая себя виноватыми, как будто нас поймали с экземпляром «Пентхауза».
— Это ремонт или разгром? — спросил, наконец, старший Лоутон голосом, выражающим смесь презрения и раздражения, то есть обычным своим голосом, к которому он уже привык за десятилетия постоянного пользования.
— Ремонт, сэр, — робко доложил Джейсон.
— Угу. Это твоя газонокосилка?
— Нет, конечно, нет. Но я думал, что мистеру Де-Мейеру…
— Но это газонокосилка и не мистера Де-Мейера. Мистер Де-Мейер работает чужими инструментами. Мистер Де-Мейер мотался бы за пособием, если бы я его не нанял. Это, таким образом, моя газонокосилка. — Тут И-Ди выдержал паузу, с каждой секундой наливавшуюся свинцом. — Ну, и нашел ты, в чем там дело?
— Пока нет.
— Пока нет? Так давай, действуй, ищи. Джейсон облегченно вздохнул:
— Да, сэр. Я думаю, после обеда…
— Нет. Не после обеда. Ты ее разобрал, ты ее почини и собери. А потом пообедаешь. — И И-Ди повернул голову ко мне: — Домой, Тайлер. И чтобы я тебя больше здесь не видел. Я думал, ты лучше соображаешь.
Я выскочил из сарая, щурясь от яркого наружного света.
И-Ди меня больше не видел, но лишь потому, что я хорошо прятался. Вечером, после десяти, я вернулся, когда заметил, что в сарае все еще горит свет, просачивается сквозь щели. Я вытащил из холодильника куриную ногу, завернул ее в фольгу и прокрался мимо дома под покровом темноты. Подойдя к двери сарая, я прошептал Джейсону, чтобы он выключил свет, и незаметно заскочил внутрь.
Джейсон, покрытый индейскими узорами из смазки и копоти, двигатель уже наполовину собрал, но дальше работа не двигалась. После того как он проглотил пару кусков курицы, я спросил его, в чем там дело.