- Хоть по какому делу? Меня закроют в СИЗО? Ну, не молчите же уже!
Гаркнул и снова прокашлялся.
Взгляд на меня.
Тяжелый вздох.
- Никто вас никуда пока не закроет, но подписку о невыезде... придется подписать.
- В смысле? - обмерла я, осознавая наконец-то серьезность происходящего.
Тяжело сглотнула скопившейся ком слюны.
Так... меня ни с кем не перепутали? И не пугают?
- Я - подозреваемая?
Короткий взгляд мне в глаза, но тотчас осекся. Снова быстрый почерк, невнятные буквы.
- Пока нет. Пока как свидетель...
- По поводу?
Резко бросил ручку на стол, отчего я невольно аж подпрыгнула на месте.
Впервые смело, нагло уставился он мне в глаза.
- По делу убийства полковника милиции Кандыбы Игоря Ивановича, 1964 года рождения.
Обомлела я от услышанного, холод в момент побежал по телу.
Закивал внезапно головой, ухмыльнулся.
Вновь схватил ручку и стал что-то писать.
- Вижу, - неожиданно отозвался, короткий, беглый взгляд мне в глаза. - Всё же... в курсе о ком идет речь.
- Он умер?
Застыл. Пристальный, с вызовом, словно что-то знает, взор обрушил мне в очи.
- Убили. Два в грудь, один в голову. Но я не имею права вам всего этого рассказывать, наверно, - неожиданно добавил последнее слово.
И снова.... Рука забегала, творя строку за строкой.
- Что вы всё пишете?
- Не ваше дело, - рычит. Отложил вдруг лист в сторону и схватил новый.
С красной строки...
***
Это была странная, долгая, мерзкая песня.
Они меня мучили по несколько раз на неделю, изводя глупыми, странными, временами не состыковывающимися между собой, и местами неуместными вопросами, допросами. Начиная с того дня, когда он (Кандыба) приехал в отделение и вступился за меня перед полицией и той скотиной на дорогой тачке.
Многое было, словно в тумане, и больше напоминало больную игру: где меня, в основном, воспринимали как «свидетеля» (незаконных и, местами, аморальных) поступков, поведения убитого, однако по документам и центральному делу, к которому я была больше всего прикреплена, - я шла как одна из подозреваемых совершенного убийства в отношении этого... нехорошего человека, потому и с собственным адвокатом... и подпиской о невыезде на плечах. В общем, чем больше я сопротивлялась, тем сильнее затягивали петлю. И если я не хотела довольствоваться малым, то получала тогда сполна...
В итоге, я четко поняла три вещи:
Первое, я для них по-прежнему, Ангелина Сотникова, дочь Сотниковых и подопечная Котовых. И о моем темном прошлом пока никто из этих... не знает.
Второе, весь этот процесс, дело (и не одно) - жуткая трясина. Никто ничего толком не знает. Мы достали самого дна (уже не подохнем), но и по грудь в болоте. Ни наверх выбраться, ни пойти обреченно вниз, дабы окончательно захлебнуться. Так что, ни конца, ни края не видно. До суда, по-прежнему, не доводят, но за веревочки дергают исправно,
(а, учитывая, что время неустанно шло - я вернулась в свою больницу, вновь став ну путь нерадивого интерна).
Ну и, третье, самое... наверно, интересное. С каждым разом я убеждалась в своих страшных догадках: сдал меня Клёмин. И все эти сопли - дело его рук, и только.
Сам на горизонте больше не появлялся.
Этот с**кин сын в такой способ решил меня здесь удержать? Не знаю... но, надеюсь, оправдание более... адекватное... сего страшного, как по мне, предательства. Уж лучше бы сразу меня где-то там задушил по пути наших пересечений: в процедурке, в квартире, в подвале... или аэропорту.
Плата... всё это - великодушная плата за спасение его «бесценной» жизни. От квартиры отказался, от двух с копейками миллионов. Какое благородство! И какое фиаско... Отобрал свободу, покой, доводит до отчаяния.
Чего хочет, чего добивается? Молчит.
Пару раз звонила, когда уж совсем сил не хватало сражаться, - игнорировал. Даже трубку не брал.
Подонок.
Хотя... следствию Клёмина я так и не сдала. И дело даже не так принципа, или... чувства (в какой-то степени, далекой, потухшей, но все же) благодарности. Дело в игре. Причем, уже не только его, но и моей. Он объявил войну - и я приняла вызов.
Страшно осознавать, что та сила... что меня так оберегала, защищала, не раз от горя и бед спасала, сейчас вот так исправно, уверенно, без сожаления топит.
... и вся моя... любовь, какая-никакая, отчаянно сгнила, превращаясь в отребья ненависти... и презрения.
Итог один - я выпускаю демона.
***
Стук в дверь ординаторской. Смело распахнулось, дрогнуло полотно.
- Ангелина Николаевна, вы здесь?
- А? Да, - увидела хмурого, расстроенного отца. - Да, пап?
Шумный вздох. Замялся, подбирая слова.