Молчим. Опустила я взгляд. Минуты тишины. Дрогнул, словно выиграл какой-то внутренний бой.
- Я не знал, … что их убили. Мне жаль…
Везде значился… несчастный случай.
Хмыкнула.
Подвела очи. Пристальный взгляд ему в глаза.
Болезненно, ядовито улыбаюсь.
И, точно самый безумный садист, я повторяю слова, что ночами мне снились, оглашая жестокий приговор:
- Майор милиции Чижов Роман Валерьевич расстрелян в собственной машине по пути на работу. Жена его, Чижова Анна Васильевна, и их дочь, Чижова Виктория Романовна, вместе с соседкой, взорваны в собственном доме. Анохин Григорий Антонович, майор милиции, лучших друг семьи, взорван в собственном автомобиле.
… и Кандыба, с***н сын, - гневно рычу. - Тогда еще капитан, а нынче – полковник,… Игорь Иванович, ДЯДЯ ИГОРЬ, - тварь, живущая до сих пор, построившая лестницу в безоблачное будущее на костях собственных друзей и их семей. Это имя я никогда не забуду. Ни имя… ни эту морду, даже если жизнь его попыталась укрыть за морщинами и десятками лишних килограммов. Ничто… не заставит его забыть, простить… или перестать желать ему смерти. И даже ад с его пытками мне не страшен – после всего, что я пережила из-за этого подонка. Ничего меня не пугает, лишь бы эта сука не жила на белом свете. Не существовала. Не такие… не такие должны … оставаться, дышать, улыбаться, радоваться этой гребанной жизни. Только не такие, как он, - прожевала эмоции; губы нервно дрожат. – За это я перепишу на тебя квартиру. Да всё что угодно. Все будет тихо и чисто. Никто не подкопается. Только… сделай.
Прошу…
Молчит, потупив взгляд. Немая, безумно тяжелая, долгая пауза.
Внезапно дрогнул – глаза в глаза, но лишь на миг, отвернулся.
Встал с кровати, и, не оборачиваясь, шаги по комнате, к стулу – стянуть, взять брюки и одеть на себя. Еще миг – и схватил рубашку…
- Ты куда?
Застыл, словно вор. Молчит, не шевелясь и не дыша. Но еще сомнения – и поддается. Шумный выдох.
Глаза то на меня, то резко куда-то в сторону.
- Ты и есть та… Виктория, да?
Киваю головой, но потом поддаюсь его безучастию взгляда, озвучиваю вслух:
- Да.
Коротко качнул головой, подтверждая свои какие-то мысли. И вмиг вновь продолжил застегивать пуговицы.
- Мне надо всё обдумать, обмозговать. И когда что-то решу, я свяжусь с тобой.
- А сейчас… что?
Взор на меня.
Вздыхает.
- Одевайся, проведу. Такси вызову. Мне надо побыть одному. Я позвоню…
Короткие сомнения, перебирая мысли о том, следовало ли так слепо доверять тому, кого, по сути, не знаю…
Хотя, тяжелый вздох.
Встаю, поддаюсь его зрительному напору.
Пройтись, схватить свое платье – одеть. Шаги в коридор.
… плевать. На всё… плевать. Устала я бежать, пятиться… и оглядываться.
Будь, что будет,
… даже если жертвой паду я, вместо этой твари, Кандыбы. Даже если я…
Все же, какая-никакая, – но свобода. Куда лучше такой исход, чем заточение нигде и всюду: без правдивого прошлого; толкового, искреннего настоящего… и светлого, прозрачного будущего.
Будь, что будет.
Будь,
что будет…
Глава 11. Спиною к будущему
***
Долго от него не было вестей.
Долго… слишком долго, как по мне. Больше месяца прошло, а о нем - ни слуха, ни духа.
И сердце… так предательски щемило. Я корила себя за свою странную откровенность, глупую, безумную просьбу. Единственный, кто был дорог, кто растопил сердце, теперь исчез. И почему?
Как бы не было смешно и грустно одновременно, опять тому вина – мое прошлое, мои раны… и слабости.
Идиотка.
С лязгом швырнуть на стол карточки пациентов и пройтись по ординаторской.
Звонить ему не решаюсь. Более того, все больше склоняюсь к мысли, что надо бы вообще порвать со всем этим. Поставить точку, даже если больно и безумно не хочется.
Вычеркнуть, удалить его номер – и жить… так, словно никогда и не было. Его не было, моего Клёмина…
- Дочка, что опять? – заметил, подошел ближе. Не видела, когда успел зайти сюда Котов.
Обнимает, прижимает к себе, целует в висок.
Черт, не хотелось бы тревожить его отцовские чувства, ранить доброе сердце. Однако… врать и того противнее.
- Всё хорошо, пап. Переживу, - печально улыбаюсь, глядя в глаза. – И не такое переживалось,… а то… такие глупости.
Ласково улыбнулся, потрепал вдруг за волосы на макушке, как любил это делать мне еще в детстве.
Смолчал, лишь тяжело выдохнув.
Вырываюсь из объятий, отступаю шаг в сторону – поддается.
- Готова к дежурству? – улыбнулся.
- Да что к нему готовиться? – смеюсь. – Подушка одна для всех и всегда начеку.
Закачал головой.
- Остаться мне, может? Только матери позвоню.
- Нет, нет, - живо качаю головой, обнимаю его и силой уже толкаю к выходу. – Не стоит. Все под контролем.
- Подожди, сумку забыл, - хохочет. - Но если что… звони, - пытается состроить хмурый, серьезный вид.
Еще сильнее улыбаюсь.
- Пап, здесь столько народу, а еще Данил, Лиля и Ленка. Я найду, кому поплакаться.
- О, ну да, Данил. Как же я забыл?
Смеюсь.
Разворот – и, поцеловав меня в макушку, уходит прочь.
Данил, мой одногруппник. Папа думает, что он для меня бесценный друг – а я и не пытаюсь убедить в обратном, развеять миф.
Единственный, с кем, действительно, нормально общаюсь, что не говорите, это - Ленка.
И пусть я целиком не принимаю ее эту фривольность в отношениях полов и прочие, порой до дрожи бесящие, глупости, точки зрения на мир, однако… меня не на шутку подкупает ее искренность в общении со мной. А потому и введусь. А потому и… поддаюсь на эту дружбу.
Хотя… естественно, про Клёмина я ничего ей никогда не рассказывала. Наше общение, по правде, носит односторонний характер: она выдает всё, как на духу; а я – сплошная закрытая книга (но это не только для нее, нет, - для всех), просто, проявляю к ней дружескую симпатию и отчасти понимание, тепло. Делюсь… глупостями и мелочами. Несерьезными, но искренними и, порой, душетерзающими.
Стук в дверь, чисто формальный, и тут же завалилась внутрь Вышегородцева.
- Видела, батя свалил?
Улыбаюсь.
- Да, папа уехал. А ты что… пакостить собралась?
- Да какие пакости? Чай хочу попить. Или лучше кофе.
- Со сгущенкой.
- Ага, - кивает головой, радостно улыбаясь. – С ней, родимой.
- Печенье будешь? – потянулась я к верхней полке над раковиной.
- С чем?
- Не знаю, но, вроде,… с шоколадными крошками и еще какой-то фигней. Травой, - хохочу.
- В смысле? – живо кидается ко мне и взгляд через плечо.
- Да, ваниль, наверно, - смеюсь. – А тебе бы только что запрещенное.
Обмерла та, опустила стыдливо взгляд.
- Не, после того случая – не.
Тяжело сглотнула я слюну, кольнуло в сердце. Черт, и надо было ей и себе обо всем напомнить?
Разворот к, наконец-то застывшему после отчаянного бурления, чайнику.
Разлить кипяток по чашкам, заставляя коричневые точки растворимого кофе заплясать, закружиться в танце. Взять ложку – и добавить света, расколачивая притаившееся сгущенное молоко.
- Держи, - протянула подруге напиток. Поддалась: айкая, ойкая от ожогов, все же справляется с задачей.
Взяла и я свою чашку. Грубый, большой, превозмогая боль, горько-сладкий глоток садомазохиста – и выдох. Прогнать прошлое, прогнать воспоминания – и снова наощупь попятиться в будущее.
- Так что там с печеньем? – улыбнулась Ленка.
- Бери, - киваю в сторону, себе за спину.
Все еще стою около стола, облокотившись на него.
- А ты?
- Да неохота… Вообще, последнее время…
И вдруг звонок. Запиликал телефон. Живо отставить чашку.
- Прости, - ныряю в карман и достаю аппарат; на автомате, мимолетом всматриваюсь в дисплей, и уже чуть не приняла вызов, как внезапно обмерла, пришпиленная увиденным.