– Разве я сказал – побег? – удивился Александр Сергеевич. – Уж все готово для набега… э-э-э… хазар на русские поля.
– Он что-то придумал, – незаметно шепнула Катя на ухо Спинозе.
– Сбежим! – в Петулиных глазах засветилась надежда.
Пушкин сделал шаг назад и встал в строй.
– Сегодня не будет секир-башка, – пообещал тощий каган. – Завтра будет секир-башка.
– За что? – обалдел Рюрикович.
– Ну, знаете!.. – задохнулась от гнева Катя. – Мы всю ночь не спали. Столько натворили!..
– Возможно, ваши величества не удовлетворены формой либо размером данных произведений? – поспешил поинтересоваться Спиноза. – Но это не всё наше творческое наследие. Многое осталось в черновиках. Есть и проза, в которой прославляется…
– Прославляется – очень карашо, – одобрил толстый.
– Я прославляется? – спросил тощий.
– Нет, – растерялся Витя, – но…
– Завтра утром я прославляется и, – тощий показал на каган-бека, – он прославляется. Не сделать строки – секир-башка.
Он трижды хлопнул в ладоши, и пленников увели.
Вечером им в подвал принесли лепёшки и воду.
– Последний наш ужин, – мрачно пробурчала Геракл, налегая на мучное.
– Секир-башка, – вздохнул Петуля.
– Друзья, не отчаивайтесь! – воскликнул Спиноза. – Александр Сергеевич сегодня недвусмысленно намекнул на возможность побега. Я ведь правильно вас понял?
Пушкин сидел, обхватив голову руками.
– Увы, друзья… Я надеялся что-то придумать…
– Так вы про побег просто для рифмы сказали? – разочарованно протянула Катя. – А я надеялась…
– И правильно! – перебил научный руководитель. – Поэзия побуждает не к действию, но к мысли. Надо искать выход. Он должен быть!
Спиноза вскочил и возбуждённо забегал вдоль стенки.
– Эх, были бы здесь селитра и сера, я изобрёл бы порох и взорвал дверь! Конечно, – он резко остановился, – если бы мы приняли меры предосторожности.
Петуля посмотрел на Спинозу, на дверь, на стенку и вдруг сказал:
– Может, охрану подкупить?
– Чем? С тебя же всё поснимали, – уныло махнула рукой Геракл.
Бонифаций ухмыльнулся.
– Плохо ты меня знаешь, – он сел, неторопливо расшнуровал кроссовку, стянул носок и продемонстрировал присутствующим здоровенную ступню.
– Ух ты! – восхитилась Катя. – Размер, наверное, сорок второй. Ой, как красиво!
Пальцы Петулиной ноги излучали сияние, переливаясь кольцами и перстнями.
Бизнесмен полюбовался произведенным впечатлением и с сожалением сказал:
– Вторую ногу не зарядил. Мозоли мешают.
Он освободился от драгоценностей и снова обулся. Спиноза внимательно изучал золотой запас.
– А хватит ли? – он с сомнением покачал головой. – Насколько мне известно из исторических источников, золотом в каганате никого не удивишь.
– А что здесь в цене? – насторожился бизнесмен.
Витя поправил очки.
– Если мне не изменяет память, хазары брали дань с русских натуральным продуктом. Как это там было в летописи? Э-э… «По мыси с дыма», что в переводе на современный язык означает: по белке со двора.
– У меня этих мысей… – небрежно сказал Бонифаций. Он снял куртку и отстегнул подкладку. С изнаночной стороны она напоминала витрину магазина «Меха». Ровными рядами спускались с плечевых швов до пояса шкурки горностая, куницы, соболя, норки. Виднелись и беличьи хвостики.
– Это всё ты наторговал? – с уважением спросила Катя. – А я думаю, с чего это он так потолстел?
Петуля что было силы забарабанил в дверь. К нему присоединился Корнецов.
– Эй, вы там! – заорал Рюрикович. – Открывайте! Дело есть!
– Мы хотим попросить вас обменять нас на пушнину и археологические ценности, – интеллигентно вторил Спиноза.
Никто не откликнулся. У научного руководителя заболели кулаки, а у Петули горло.
– Ой! – Геракл даже подпрыгнула от поразившей её догадки. – Там никого нет! Надо вышибить дверь.
Бонифаций с сомнением покачал головой.
– Это тебе не Спинозина квартира. Тут старая постройка. Ну сама подумай, чем ты её вышибешь? Пушкиным, что ли?
– Точно! – Катя бросилась к неподвижно сидящему памятнику. – Александр Сергеевич! Вы пойдёте на таран?
– А? Что? – очнулся поэт.
– Надо вышибить дверь, – поставила перед ним задачу девочка.
– А-а-а…
Пушкин тяжело разбежался и всей массой врезался в кованую дверь. На ней не осталось ни царапины. Зато пелерина на крылатке классика заметно помялась.
– Ещё разок, – Александр Сергеевич отошел к противоположной стене.
– Нет! – Спиноза, раскинув руки, бросился наперерез произведению скульптора Опекушина. – Мы не позволим уродовать культурное достояние! К тому же, – поправил он очки, – бронза – чрезвычайно мягкий металл. Вы сильно деформируетесь, Александр Сергеевич.