Атаман опустил пистолет и недоверчиво осмотрел поэта.
– Ишь, – почесал он дулом шрам, – железный, значит… А чего тогда ходит?
– Мне почём знать? – пожал плечами Бонифаций. – Ну такой памятник, живой. Он еще стихи сочиняет.
– Ух ты! – удивился щуплый мужичонка. – Духовные?
– Про хазар, – кивнул Петуля. – Как ныне сбирается вещий Олег…
И он с небольшими запинками прочел первую строфу стихотворения про своего киевского партнёра.
– Как красиво! – ахнул Стешка. – Жа душу хватает!
– Аж в слезу прошибает, – с чувством подтвердил щуплый.
Атаман, видимо, смягчился. Он сунул пистолет за пояс и подобревшим голосом сказал:
– А про нас, лихих людей, песни знаешь?
Пушкин не ответил.
– Дядечка, – Стешка умоляюще посмотрел на памятник. – Рашкажи что-нибудь!
Поэт взлохматил его смоляные кудри:
– Не шуми, мати, зелёная дубравушка!
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати!
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью – самого царя!
Над Волгой рассвело. Стала видна противоположная сторона, далёкая, пологая, поросшая редкими деревьями. Река сверкала под лучами солнца. Играли блики на водяной стремнине. Билась о берег волна.
– Ещё первой мой товарищ – тёмная ночь,
А второй мой товарищ – буланый нож,
А как третий-от товарищ – то мой добрый конь,
А четвёртый мой товарищ – то тугой лук.
Раскатывался над водою, над камнями, над лесом бронзовый голос поэта. Разбойники слушали, затаив дыхание.
– Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умей ответ держать.
Я за то тебя, детинушка, пожалую,
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной…
Поэт замолк. И все молчали. Потом тишину прорезал свист.
– Судно! – крикнул дозорный. – Купецкое!
– Готовьсь! – очнулся атаман. – Поживимся добычею!
Разбойники нехотя поднялись.
– Брошьте, братцы! – вдруг остановил их Стешка. – Не надо. Взять нечего.
– А ты откель знаешь? – насторожился атаман.
– Так видно же, – Стешка вглядывался вдаль. – Вышоко на волне штоит.
– Правду говорит кашевар, – подтвердил щуплый. – Глаз-то молодой, зоркий.
– Не врёшь? – заколебался атаман.
– Вот те крешт, – побожился пацан.
– Здесь криминал, – шепнул Бонифаций Пушкину. – Пошли отсюда.
– Куда? – заступил дорогу щуплый. – Пускай духовное поёт.
– Спой! – подхватили голоса.
– Вот пристали! – с досадой сказал Петуля. – Ладно, прочтите им, только покороче.
Стешка не сводил с поэта восторженных глаз. Пушкин вздохнул и начал:
– Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном…
– Катька, Витька! – простонал Бонифаций. – Орел там их клюёт, а мы здесь…
Снова свистнул дозорный.
– Готовьсь! – скомандовал атаман.
– Брось, не штоит, не взять ничего, – Стешка даже не обернулся на реку. – Дальше, дяденька!
– Ну, – поддержали кашевара разбойники, не поднимаясь с мест. – Дальше, дальше!
Пушкин усмехнулся:
– Благодарная аудитория. Что ж, слушайте.
Как по Волге-реке широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин…
Атаман Ураков так и подскочил.
– Ах ты, змеёныш! – бросился он к кашевару. – На груди тебя пригрел, а ты измену замыслил? Чуяло мое сердце, чуяло!.. Один струг пропустили, другой, а теперь ты на моё место метишь?! В Волге-матушке твоё место, на донышке!
Он выхватил пистолет и, никому не дав опомниться, выстрелил в Стешку. Петуля пригнулся и закрыл лицо руками.
– Ох! – дружно вырвалось из разбойничьих глоток. – Убил!
Бонифаций покосился на кашевара. Но тот стоял и не падал.
– Бах! – Ураков выстрелил прямо в Стешкину грудь из другого пистолета. Кашевар только захлопал глазами.
– Заговорённый! – закрестились разбойники. – Пуля не берёт!
Атаман в ужасе бросил пистолеты и первым рванулся вниз. Шайка кинулась врассыпную.
В распадке между холмов остались только трое. Два пацана и памятник.
– Не понял, – сказал Петуля, – чего это они свалили?
Пушкин расхохотался:
– Заговорённый, заговорённый! – он протянул Стешке руку и разжал кулак. – Держи на память. Это как мух ловить.
На бронзовой ладони лежали две сплющенные пульки.
Глава 2. Шаганэ из Шемахи
– Не могу больше, – пожаловался Петуля. – Ноги гудят.
Он присел на камень.
– Да, пожалуй, мы так ничего не добьёмся, – кивнул Пушкин. – Вон сколько холмов облазили. Ни Дивы-птицы, ни Катрин, ни Спинозы…