– Левонтия-попа сын, – представился пацан, жуя мясо. – Олексой кличут.
– А сколько тебе лет? – светским тоном поинтересовалась Геракл, чтобы заглушить бурчание в животе.
– Двенадцать, – пацан достал из узелка луковицу.
– А не страшно одному в лесу? – от Катиной первоначальной симпатии не осталось и следа. – Мы вот, например, могли быть разбойниками.
Олексий сыто икнул и засмеялся.
– Нешто я разбойников не видел? – он ссыпал с тряпицы на ладонь хлебные крошки и отправил их в рот. – Да и кто меня тронет? Я человек смирный, иду в Киев поклониться святым местам. Ну, спокойной вам ночи, – попович зевнул, перекрестил рот, поправил на голове чёрную шапочку, свернулся калачиком и мгновенно заснул, как человек с чистой совестью.
Добрыня с Катей переглянулись.
– Вот жук, – почесал утячий нос Никитич.
– Ага, – кивнула девочка. – Хоть бы для виду предложил.
– Дождёшься, как же… Одно слово – попович.
– Не люблю таких людей, – сказала Катя. – Я компанейских люблю. Таких, например, как ты или Илья Иванович.
– Ты мне тоже сразу приглянулась, – признался Никитич. – Весёлая, дерёшься хорошо, а само главно – жениться на тебе не надо. Поразмялись как богатыри – и ладно. Не то что с другими.
– У вас, наверное, девчонки все дуры, – поделилась наблюдениями Геракл. – Я в Выселках видела – ну такие тупые! Платками замотались, в юбках длинных, глаза вылупили… И ещё, говоришь, замуж хотят? Ужас!
– И не говори! – Никитич аж затрясся от негодования. – В поляницы подаются, только чтобы выскочить за любого. Ну дуры, ну слов нет. Ты совсем другая. Слушай, у тебя брат есть?
– Нет, – вздохнула Катя. – Я у мамы одна.
– И я один. Хочешь, я тебе братом стану, а ты мне сестрою?
– Хочу! Только… надо вены резать…
– Зачем?
– Чтобы кровь перемешать. В кино всегда так…
– Так это ж больно, – засомневался Добрыня. – Нет, у нас делают не так. Просто крестами меняются. – Он вытянул из-за ворота и снял нательный крестик. – Держи. А мне давай свой.
– А на мне креста нет, – растерялась Катя.
– Ты что, некрещёная, что ли? – неприятно поразился Добрыня.
– Нет, бабушка крестила меня в деревне, когда я была совсем маленькая. Но крестик у неё остался. Только это очень далеко. В Новосибирской области.
– Другое дело, – с облегчением вздохнул курносый. – Тогда вместо креста дай мне что-нибудь иное… Ладанку там или что…
– Да у меня нет ничего, – похлопала себя по карманам Геракл. – Кроме ключа от квартиры. Но он тебе ни к чему, а мама заругается. Я и так всё время теряю. Что ж тебе дать? Булавка подойдёт?
– Ой! – расцвёл Никитич. – Эка невидаль! Заморская, небось! Тонкой работы… Серебряная?
– Нержавейка.
– Булат, – понимающе кивнул Добрыня. – На что б её повесить, другого-то шнурка нет…
– Её вколоть можно, – подсказала Катя.
– Ага! – и на глазах у изумлённой девочки Добрыня, не поморщась, вколол булавку в ухо. – Ну-ка защёлкни. Тебе сподручнее, а мне не видно.
Дрогнувшей рукой девочка застегнула булавку:
– Не больно?
– Ещё чего! – Добрыня посмотрелся в надраенный до блеска шлем Муромца. – Красно-то как! И главно – ни у кого такой нет! А, сестра?
Катя поправила крестик на груди:
– И у меня дома все обалдеют.
Глава 7. Соловьи, соловьи, не тревожьте ребят
Когда Геракл уснула, крестовый брат её, Добрыня, остался за дозорного. Всю ночь он таращился в темноту, но так ничего и не увидел. Дождь не прекращался.
Перед рассветом в кустах кто-то зашевелился. Никитич встряхнул головой, отгоняя непрошенную дрёму, прислушался. Вокруг было тихо.
– Почудилось, – успокоил себя курносый. – Али какая мышь пробежала.
Но шорох повторился. Только уже ближе. Без сомнения, здесь был кто-то ещё – зверь или человек.
– Чуешь? – вдруг прошептал у самого уха попович, – шебуршится… Я давно не сплю…
Добрыня молча кивнул и приложил к губам палец. Олекса бесшумно сел и покрепче сжал суковатый посох.
Из кустов осторожно высунулся шест с крючком и заскользил по мокрой земле прямо к кожаному мешку, брошенному Ильёй у костра. Никитич хотел было подняться и расправиться с вором, но Олекса жестом остановил его, подцепил мешок посохом и подтащил к себе.
Шест немного помедлил. Потом стал перемещаться. Вслед за шестом из кустов высунулась рука. Неожиданно для Добрыни попович ужом прополз между спящими и оказался около кустов, где сидел вор. Чтобы иметь хоть какое-то оружие, Никитич вытащил из огня тлеющую головню.
В кустах кто-то закричал и забарахтался. Голос был женский. Курносый похолодел: