Я забыла земные дни.
Я не знаю небесные сроки.
***
Чтобы не подражать,
надо писать камень,
тесать слово.
***
Пиши на э-мейл:
«Земля. Глухое место за полем.
Хижина дяди Толи».
***
Летящие мины
не думают о мире.
***
Не курю, не бухаю в стельку
и мышцы мои хлипки.
Только и жив тенью,
Боже, твоей улыбки.
***
Я знаю, что ваша вторая нога
готова наступить на моё горло,
а второе слово –
зачеркнуть моё имя.
***
Мухи летают
сладкими парами.
Тёплый день.
***
И слово, и своё подобие
он дал тебе на долгий век.
Но средний свой с перстом Господним
не путай, добрый человек.
***
Не старо, не ново,
крепче растёт полова.
День восходит, как слово.
Вслед за конём – подкова.
Дом – под кровлей.
Я – за язык.
Ты – за мову.
Как бестолково…
***
Происходит вот что на свете:
вырастают листья, как дети,
вырастают дети, как птицы,
вырастает время и длится.
Только вот зачем вырастает
вся фигня эта? Кто его знает.
***
И голову в песок
воткнул испуг.
Но зад – не перископ,
мой друг.
***
Не может летать,
спит пчела
в ямке на камне.
***
Прискакала белка,
а орехов ещё нет.
Смотрит на меня.
***
Во имя какой-то великой идеи
рубим судеб большие деревья.
Мужиков жалко, пацанов жалко,
кровью закушенного полушалка.
Третья
***
На зелёном поле листа,
который шумел, как лес,
сидела гусеница
секунд ста
и не хотела есть,
потому что хотела летать.
***
Вымыли утро росы.
Вынесла жить на улицу
цветы до осени.
***
Я дошёл до холодка
и сел в него.
Запах лета.
***
За малой дорогой
большая дорога.
За тёмным облаком
облако Бога.
Ревёт самолёт,
тарахтит электричка.
Родился случайно,
живу по привычке.
***
Я был песчинкой на берегу океана.
Я поднимался звуком из органа Баха.
Теперь я – воспоминание об этом.
***
Ноги стали ватой – иду.
Ноги стали камнем – иду.
Ноги стали кровью – побежал.
***
Отпускаю звук в пустоту.
Отпускаю свет в чистоту.
На твою, Господь, частоту.
***
Док мне дал на полгода «еас».
А я прожил ещё шесть.
То ли талой воды жесть.
То ли бог есть.
***
Господи, тебя
цитируем каждый день,
каждый час, минуту, Боже.
***
Как под ветром дождь, под звездой река,
вот и мы колеблемся, дорогая, от
северного до южного позвонка.
***
Умылось дождём лето.
Из хижины выходят женщины.
Все красивы.
***
Мужчина пахнет сигарой.
Женщина пахнет кофе.
Дети пахнут бананами.
***
Стреляют в окна.
В дыму лица.
Улица матерится.
***
Ах ты, сука-весна, растревожила,
а я думал, что всё уже прожил я.
Не курю и полгода тверёзый я.
Застрели меня почкой берёзовой.
***
Война кончится –
патроны останутся.
***
Как волчица, в небо завывала:
–Боже, отпусти мои грехи!
Бородатых я не целовала,
я читала ихние стихи.
***
Лето в этом году
было хмурой осенью;
птицы хрипели в дуду,
слезоточил какаду,
не уродило просо.
Ждали большого солнца
в объективе плачущие японцы,
на мусорном баке кошка,
из серебра ложка,
женщина в парчовом кокошнике;
гортань выкатывающая «О!
Какие знакомые лица!»,
чмо, уже готовое похмелиться.
На завалинке с Cэмеlом на губе деды,
пересчитывающие победы.
Местная идиллия
Женщина лежит на песке,
в полоску бёдра,
из какой-то ржавой трубы
ползёт паук.
Матушка несёт с водой вёдра,
вёдра не носит внук,
он программист по жизни,
частота звуков – его отчизна
и тризна.
Отцвела поляна роз,
леса юдоль.
Кем-то стрижена под ноль,
каким-то держателем коз.
***
Ни покурить, ни бухнуть, ни прилечь там,