«Сегодня — ровно 20 лет с того дня, который я считаю днем окончательного и бесповоротного влюбления в тебя: вечеринка у Люли, ты — в белом шелковом платье и я (в игре, в шутку — но и всерьез) на коленях перед тобой. На другой день был выходной, я ходил по Пушкинскому бульвару и сходил с ума от любви»[3], — напишет в 1956 году Наталии Алексеевне Решетовской Александр Исаевич Солженицын.
Это была обычная студенческая вечеринка. 7 ноября в квартире Наталии Решетовской собрались Кирилл Симонян, Александр Солженицын, Николай Виткевич и еще три студентки Ростовского университета. Играли в «фанты». На долю Наталии выпало сыграть что-нибудь на рояле. Она выбрала 12‑й этюд Фридерика Шопена…
Но что это?.. Случайность?.. Предчувствие?.. Ведь именно этот этюд Наталия Алексеевна исполняла 26 апреля 1949 года перед делегатами X съезда профсоюзов в концерте, который транслировался по советскому радио, а заключенный Солженицын, находясь в тюрьме, слушал его, упивался музыкой, под звуки которой впервые зародилось его чувство любви к Наташе Решетовской.
…Умолк рояль. Гости садятся за стол пить чай. Солженицын, наклонившись к Наташе, скажет:
— А ты чудесно играешь!
И ничего более…
Профессор Симонян как-то заметил, что Александру Исаевичу никогда не удавалось и не удастся проникнуть в дивный мир музыкальной композиции, ему «слон на ухо наступил». Мнение Симоняна можно считать авторитетным: он сам увлекается музыкой, любит и понимает ее, вращается в музыкальном мире и даже живет под одной крышей с профессиональным музыкантом — своей сестрой, известным советским композитором.
…И тем не менее знакомство с Наталией Решетовской началось именно с похвалы ее музыкальным способностям. Это был точный психологический расчет: ничто не было сердцу Наташи так близко, как музыка. Поэтому, проявляя интерес к музыке, можно стать ближе и к ней. Однако вся сцена, когда Александр полушутя-полусерьезно, колена преклонив, объяснялся в любви, «восхищался» исполнительскими способностями Наташи и называл ее именем героини романа — Люси Ольховская, несколько наигранна, напыщенна, неестественна.
Солженицын во всем обожает исключительность. Он быстро сообразил, что музыкальная одаренность Наташи больше, чем красота, отличает ее от сверстниц. Хотя и одной красоты было достаточно, чтобы вскружить голову любому молодому человеку. Ведь Наташа была так очаровательна, что по ней вздыхал не один студент: идеальный овал лица, прямой правильный нос, обворожительные глаза потомственной казачки, то задумчивые, то лукавые.
…Итак, Солженицын, по его собственным словам, «сходил с ума от любви». Не противоречило ли это его эгоистической и замкнутой натуре, привыкшей сосредоточивать всегда все внимание только на самом себе? Ни в коей мере. С самого начала и до горького для Наталии Алексеевны конца Солженицын любил прежде всего себя. Пройдет еще много времени, прежде чем Солженицын признается в своей любви к ней. Наташа запишет точную дату: 2 июля 1938 года. Их любви отведено еще три года и 14 спокойных, без помех дней.
Однако это самый напряженный период жизни Солженицына. Он оканчивает физико-математический факультет, заочно учится в Московском институте философии, литературы и истории, который в то время считался одним из самых лучших вузов страны. Туда было трудно поступить. А еще труднее было учиться: на это уходила уйма времени. Кафедры возглавляли известные ученые — лучшие педагоги Советского Союза, и требования к студентам предъявлялись большие.
Этого Солженицыну не приходилось страшиться. Его прилежание и исключительная память гарантируют успех. К тому же Солженицын еще и пишет. Он делает черновые наброски серии романов «Люби революцию». Да, ему приходится не экономить, а выкраивать время.
Николай Виткевич вспоминает: «Тогда встречи Солженицына с Решетовской не походили на свидания двух влюбленных. Они носили характер консультаций». Может быть, Николай Виткевич необъективен в этом вопросе? Может быть, он преувеличивает?
Наталия Алексеевна сама пишет об этом так: «Тогда, в 1939 году, мы договорились, что поженимся через год, в конце четвертого курса. Саня уже учился в МИФЛИ. И не имел права терять ни минуты. Даже на остановке, в ожидании трамвая, он доставал из кармана карточки, на которых с одной стороны было описание какого-либо исторического события или роли личности, а с другой — соответствующие даты, и зубрил. Случалось, что перед началом концерта или фильма я его экзаменовала, — перебирая карточки, я добивалась ответа, когда правил Марк Аврелий или когда был издан эдикт Каракаллы; либо проверяла знание латинских слов и выражений, также записанных на карточках».