Церковники так обрадовались ее отречению от безверия, что даже позабыли свою личную ненависть ко мне и хвалят теософию!!! Вот так происшествие!
Но что это за сердечная, благородная, чудесная женщина! И как она говорит! Слушаешь и не наслушаешься! Демосфен в юбке! Это такое приобретение, что я не нарадуюсь. У нас именно недоставало красноречивого оратора. Я говорить совсем не умею; да и другие, знать – знают, а рассказать не умеют. А эта – соловей какой-то! И как глубоко умна, как всесторонне развита! Она пренёсчастная была… Ее жизнь – целый роман. Уж эта помощница не изменит – ни делу, ни даже мне».
Е.П. Блаватская была права: с такой сотрудницей она могла бы отдохнуть и успокоиться, если бы дни ее не были уж сочтены.
Переход в лагерь теософистов этой «заступницы пролетариев», этой проповедницы рабочих классов, обожаемой лондонскими бедняками, известной всей Англии своей педагогической деятельностью, наделал большое волнение в социалистических кругах и во всей прессе. Ист-Энд – нищенское царство Лондона, особенно его несчастные работницы, рабыни фабрикантов-кулаков, возопили, думая, что она их покидает. Но эта энергичная женщина успокоила их, объяснив, что, напротив, сделавшись членом общества, одна из главных целей которого – практическая филантропия, она будет им еще лучшей помощницей и слугой.
Она сдержала слово. С ее помощью первые значительные деньги, предоставленные в распоряжение Е.П. Блаватской на какие-либо благотворения одним богатым членом ее Общества, 1000 фунт, стерл., были положены на долгосрочное приобретение дома в Ист-Энде, где открыт приют для женщин-работниц… Открытие этого клуба-приюта на 300 женщин, с дешевейшим, если не даровым прокормлением, с даровой библиотекой, воскресными уроками, швейными и другими машинами; вдобавок с 40 почти бесплатными кроватями для живущих в нем, преимущественно сирот, – произвело самое лучшее впечатление и дало много прозелитов Теософическому Обществу.
В это же время вышли из печати, один за другим, два тома «Тайной Доктрины», лестными отзывами о которой положительно переполнилась вся английская и американская прессы, нашедшие отголоски во всей Западной Европе. И вслед за ними «Ключ к Теософии» и «Голос Безмолвия» – труды, окончательно давшие имени Е.П. Блаватской почетное место не только в теософическом мире, но в науке и литературах всемирных.
Зато вслед за этим докторами объявлено сильно заболевшей Елене Петровне, что она не переживет весны, если не даст себе продолжительного полного отдыха; что доработалась она до истощения мозга и напряжения нервной системы, крайне опасных. В феврале 1890 г. ее полумертвую отправили в Брайтон, на морской берег, где целыми днями катали ее в ручной коляске, не позволяя ни читать, ни писать писем. Два месяца отдыха немного восстановили ее, но, разумеется, не надолго, потому что уже в мае она снова принялась за разнообразные, многочисленные занятия.
К этому времени ближайшими сотрудниками Е.П. Блаватской… было приискано новое помещение для их общежития – «Главной Квартиры Теософического Общества», как гласит надпись над главным входом… Там было прекрасное помещение Елены Петровны… Такого роскошного помещения еще не бывало у нее в Лондоне, но, входя в него, она сказала:
– Не наживу я долго в этом доме: нет на нем моего числа – цифры 7. Отсюда меня вывезут на сожжение!.
Так оно и сталось…
В первых числах мая Е.П. Блаватская снова сильно заболела, вероятно простудившись. У ней сделались ангина и бронхит и всякие осложнения в груди и горле. Однако она мужественно боролась с одолевшими ее недугами и все порывалась, до последней минуты, к своему письменному столу. Она даже скончалась возле него, «на своем посту», говорят о ней приверженцы, не в постели, а в своем кресле. Замечательно, что в самое утро 8 мая (26 апреля) 1891 г. доктор всех обнадежил, найдя, что она вне опасности.
Она оделась и хотела заниматься, но вдруг закрыла глаза, и во втором часу дня ее не стало.
«Она ушла так тихо и мирно, – пишет о ней очевидец, – что мы, стоявшие возле нее, даже не заметили, когда она в последний раз вздохнула. Великое чувство мира снизошло на нее и на нас, когда мы опустились на колена, поняв, что все кончено…»