- Какая маскировка? - спросил я.
Шнайдер взглянул на меня неодобрительно. Мой вопрос он счел за нежелание вести разговор. Поэтому я быстро добавил:
- Если ты имеешь в виду мой выход из корпорации, то я ведь объяснил причину. И даже в письменной форме.
- Не будем говорить об этом, - сказал он. - Хотя все же поговорим. Я проштудировал документ внимательно. Прочел много раз подряд. Да. Поразительно! Ты нашел совершенно верный тон. Я не обнаружил буквально ни одной строчки, в которой ты выдал бы себя. Я бы не смог сработать так чисто. Не знаю уж каким образом, но из моего заявления было бы видно, что я не верю в то, о чем пишу.
Я сделал жест рукой, чтобы прервать его. Хотел убедить, что я и впрямь верю в свои аргументы. Но он не дал мне вставить ни слова. Он думал, что я отвергаю его похвалы.
- Не воображай, что я говорю это из ложной скромности. Такого рода ухищрения не нужны нам. Я излагаю свою позицию, вот и все. Ну а теперь коснемся твоего членства в корпорации, и здесь я признаю, что ты, безусловно, лучше сыграл свою роль, чем я. Мне кажется просто невероятным, как мог ты продержаться на этом уровне целых два года. Создавалось впечатление, будто ты ушел во все это с головой. Тому способствовали и твои громкие фразы, и твои выходки, а главное, мнимая недисциплинированность. Да, прежде всего именно она. Ты делал вид, словно плывешь по течению. Вот это да. Я этого не смог бы, не хочу обольщаться. Потому я и избрал роль молчальника: либо молчу, либо отделываюсь ничего не значащими словами. Мое молчание не вызывает особо серьезных подозрений, но все же однокашники держатся от меня на расстоянии. Кстати сказать, и ты тоже.
Я подтвердил, усердно кивая.
- Да, и тут ты, как следовало ожидать, не выделялся среди прочих, более того, ухитрился ни разу не переиграть. Даже я попался. Но, повторяю, я не смог бы подражать тебе даже теперь, когда понял весь механизм твоего поведения. Может быть, из-за моей внешности или из-за моего воспитания. Хотя это не оправдание. Тем не менее следует трезво принять в расчет действие твоего облика на окружающих. Вот почему я не буду пытаться сыграть твою роль, хотя она - совершенно очевидно - более правильная. Ибо позиция "я-не-хочу-бросаться-в-глаза" обеспечивает лишь половину успеха. Гораздо важнее, чтобы товарищи считали тебя своим в доску, чтобы они были с тобой запанибрата и даже слегка подтрунивали бы над твоей особой. Человек, которому это удастся, может беспрепятственно достичь цели... Но зачем повторяться? Да и твой документ не нуждается в обсуждении. Предоставим это другим. Конечно, ты прав, время от времени быдло надо поражать патетическими жестами и пышными проповедями, не то простаки ко всему привыкнут и начнут строить из себя людей самостоятельных, что в свою очередь разовьет в них обременительную строптивость. Можешь мне поверить, ты поразил их до глубины души, они прямо обезумели. Я был при этом и еще подлил масла в огонь. Они придут в себя никак не раньше завтрашнего дня. Для них это будет похмелье после безумной ночи, а тут они обязательно что-нибудь предпримут, чтобы вновь вернуть уважение к самим себе. С этим вопросом ясно; ты, разумеется, вычислил все наперед. Но именно это и вызывает мое недоумение. Зачем понадобилось идти до конца? Зачем спутывать карты, если все козыри у тебя на руках? Только со скуки? Ну понятно, играть с ними в одни игры - скука смертная, но... Себе я говорил так: хотя их вражды и не надо бояться, тем не менее отталкивать их тоже не стоит, могут пригодиться. Хотя бы для того, чтобы смешаться с толпой, скрыться среди них.
Я пришел в такое замешательство от его речей, что у меня снова закралось подозрение: не явился ли он по поручению товарищей? Слова его слегка напоминали наставления моего отца. Главным аргументом отца было: в жизни можно преуспеть только с помощью связей; что касается студенческой корпорации, то надо использовать ее для того, чтобы эти связи завести.
- Они подослали тебя, чтобы ты вел со мной переговоры? - спросил я с раздражением.
И тут же заметил, что вопрос мой застал Шнайдера врасплох. Но он немедленно взял себя в руки. Мое замечание он опять воспринял как знак того, что я не желаю разговаривать; мы вернулись к исходной точке.
- Ну что ж, понижаю, ты не хочешь рассказывать.
С этими словами он уже собрался было уйти.
- Нет, нет, обожди! - воскликнул я, пристыженный. - Все это не так просто. Мне необходимо подумать.
- Подумать? - повторил он, словно попытка добраться до сути стала для него еще безнадежней.
Голос его в ту секунду, когда он произнес это слово, до сих пор звучит у меня в ушах. И еще сегодня я отчетливо вижу: Шнайдер сидит напротив меня на диванчике и ждет результата моих раздумий. Ждет не шевелясь, терпеливо, покорно. Казалось, он просидит так же терпеливо всю ночь, если я всю ночь буду обдумывать его вопрос.
Да, тогда я дал маху. Ни разу мне не пришла в голову мысль, что в моей комнате находится молодой человек, который и впрямь просит помощи; просто он забыл, как это делается. Мое оправдание лишь в том, что мне был в ту пору двадцать один годик и я считал Шнайдера намного выше себя. Но если бы он в самом деле покинул меня в ту минуту и покончил бы с собой, то виноват был бы я. И разве можно полностью отрицать, что механизм саморегуляции не является одним из способов самоубийства?
Вот в чем причина того, что та ночь стала для меня незабываемой.
Итак, я сделал вид, будто о чем-то думаю, хотя думать было решительно не о чем. Не помню, сколько времени я просидел в такой малопочтенной позе.
- У тебя обо мне совершенно превратное представление, - сказал я наконец, ибо почувствовал, что тянуть дольше уже нельзя, - как раз два предыдущих года ты видел меня правильно, а сейчас... Нет, все не так, как тебе кажется.
- Что не так?
Как мне ему объяснить? Сказать, что у меня не было ни малейшего желания обманывать товарищей? Что я и правда был предан корпорации? И что сам свято верил в эту свою преданность? Верил и громким фразам заявления о выходе? Но теперь я уж вовсе не верил в это. Считал себя пошлым жуликом. Глупцом. Болтуном. Я восхищался логически ясным складом ума моего гостя, мне стало стыдно за себя. А он восхищался мною. Смешно. Но для нас это было глубоко серьезно.
- Ну и пусть я плыл по течению, - вырвалось у меня, так как вдруг я пришел в ярость.
К несчастью, это было его собственное выражение, которое он употребил совсем недавно. Наверно, Шнайдер опять решит, что я хочу прекратить разговор. А мою явную беспомощность сочтет игрой.
- Ну что ж, это можно себе позволить. - Неожиданно он отступил, приняв как должное мое признание. - Даже полезно. Я и это предвидел. Время от времени наш организм, вероятно, нуждается в том, чтобы отдать-себя-на-волю-волн. Необходимо снять напряжение. Если не учитывать этого, все может получиться шиворот-навыворот. Организм износится, и конец. Ведь целых два года... Это и впрямь превосходит человеческие силы. Впрочем, что я знаю об этих двух годах? Я видел тебя только в толпе однокашников, видел, что ты ничем от них не отличаешься. А что происходило с тобой в остальное время? Разве я видел тебя с другими людьми? Разве видел в аудиториях? А особенно ночью? Навряд ли ты дрых как сурок или тратил ночные часы на девок. А книги? - Равнодушным взглядом он скользнул по обложкам нескольких книг, которые валялись у меня в комнате. - Ведь чтобы отдать себя на волю волн, надо обладать недюжинными силами, а их человек черпает из какого-то источника. Нет, нет, можешь не говорить. Эта тайна принадлежит тебе. Кроме того, на меня она не может распространиться. Оставим прошедшие два года. Ни слова больше! Я ошибся и делаю соответствующие выводы. Только потому я и пришел к тебе. То, что ты совершил вчера, интересует меня лишь с одной точки зрения: не могу ли и я завтра соответственно изменить свое поведение, исправить кое-что.