Юру вдруг заколотило — то есть по-настоящему, руки прыгали, и зубы пришлось сжать, чтобы не стучали. Тихо, сказал он себе, тихо. Они же всё-таки сёстры…
Эля говорила голосом Алёнки и с Алёнкиными интонациями.
— Значит, это был не сон. — Эля потёрла виски. — Значит, это на самом деле так…
Она побывала там, где сейчас Алёнка, и разговаривала с ней по-настоящему, а не «снимала пыльцу». Алёнке там плохо, но не потому, что её кто-то обижает или там вообще плохо, а потому, что Алёнка всей душой рвётся в прежний мир, в прежнее тело, к прежней жизни, к нему, к Юре, — а главное, очень боится, что с телом произойдёт что-то плохое, она не может объяснить, почему боится и что плохое может произойти, — но боится панически. А если бы не этот страх, то там просто здорово…
Это небольшой старинный городок, спиралью обернувшийся вокруг светлого стрельчатого замка на горе, городок, заросший простыми и плодовыми деревьями, хмелем и виноградом; они с Алёной прошлись по нему, и встречные здоровались, и раскланивались, и знакомились с Элей. На площади перед воротами замка они посидели в кафе. Ворота были открыты, люди входили туда и выходили оттуда. Им было легко. Замок что-то значит в этом мире, но что именно, Эля не поняла. Есть другие города и сёла, есть реки и моря. Здесь ездят на паровозах и лошадях, плавают на парусных и паровых кораблях, летают на безмоторных планерах. И это не скучный курорт, а место, где есть чем заняться. Но… Алёнка хочет назад.
— Понятно, — сказал Юра. — Давай так: я сейчас сбегаю к Николаю Ильичу, скажу ему, чтобы не ждал. А ты пока всё с себя сними, тряпками оботрись и полиэтиленом обмотайся…
Хорошо, что Эля так и уснула, не сняв рюкзачка. Теперь у них была плёнка, шмат сала, полбуханки хлеба, початая бутылка дорогой водки «Союзная», синяя протирка, пахнущая мылом, две пары чистых носков…
— Нет, — покачала головой Эля. — Не уходи. Нам теперь нельзя разлучаться ни на метр.
Она говорила совсем тихо, но уже не таким на грани слышимости шёпотом, как вчера. И ничего страшного не происходило. Может быть, и со сходом с тропы та же фигня?
Проверять не хотелось.
— Почему? — спросил Юра.
— Не знаю почему, но это точно. Чувствую.
— Ну…
— Да ладно, — сказала Эля и стала с отвращением сбрасывать с себя одежду. — Там, в рюкзаке, мыло…
Эллин эксгибиционизм, собственно, эксгибиционизмом не был, это они обсудили ещё будучи дома, в Киеве. Просто Эле было всё равно, голая она или одетая. Она осознавала свою неказистость и очевидную непривлекательность в мужских глазах, при этом никому не завидовала и ни на что не надеялась. Это в ней было от мамы-ведьмы — осознание своего принципиального одиночества. Ну, не чувствует же себя голой кошка — даже эти, которые бесшёрстные, совершенно инопланетные звери…
Юра достал бутылку:
— Давай уж тогда спинку потру, раз так.
— Потри. — Она повернулась — и застыла.
Из леса на тропу вышел зомби. Это был давешний убитый бандит — Тихий. В трусах и свитере, не гнущемся от засохшей крови, он шёл неуверенно, подволакивая обе ноги и ни на что не глядя; в руках у него был здоровенный дрын.
— Подожди здесь… — Юра сунул Эле в руки тряпки и бутылку, сам же пошёл навстречу зомби, на ходу снимая с плеча пэпэ и переводя его на одиночные. Надо было связать гадов, подумал он, а теперь патроны тратить…
Он остановился, подпустил зомби шагов на десять и выпустил ему пулю между глаз. Затылок разлетелся, и зомби рухнул, но не как падает убитый человек, а как кукла из какого-то тугого мнущегося материала вроде твёрдого пластилина. Теперь, как Юра знал из методичек, он не встанет или никогда, или очень не скоро.
А остальные?
Юра хотел сходить проверить — и вдруг понял, что не пойдёт. Не пойдёт, и всё. Лучше постоит на тропе.
Он оглянулся на Элю. Она так и стояла — с тряпками в одной руке и бутылью в другой.
— Вот так оно и бывает в Зоне, — сказал Юра. — Давай — неторопливо, но в темпе.
Юля кивнула и, обильно намочив тряпки синей жидкостью, начала себя тереть — пальцы, левую руку, правую, подмышки, впалую птичью грудку с выступающими рёбрами… Потом протянула тряпку ему: спину. Он снова плюхнул в ком тряпок синей жидкости из бутыли и стал тереть бледную кожу; при каждом движении на спине появлялись и снова пропадали какие-то непонятные узоры.
Закончив, Юра вернул ей моющие приспособления, и Эля стала обрабатывать нижнюю часть тела. Юра же взял рюкзачок и покрутил в руках.
— Слушай, — сказал он, — а если здесь дырочки для ног прорезать, получатся сносные шорты.
Эля посмотрела.
— Лучше совсем дно вырезать, будет классная юбка. А трусы я из этих тряпочек сделаю. А кроссовки у меня чистые должны быть, я без них выходила.