— Неужели грузинских читателей интересуют даже такие подробности? — улыбнулся Давид Георгадзе.
— Представьте себе, интересуют, — девушка пригладила волосы, — когда личность популярна, штрихи ее жизни, отдельные детали и нюансы придают творческому портрету ученого более законченный вид.
Академик внимательно посмотрел на собеседницу, пытаясь понять, сию минуту родилась в ее головке эта ходульная фраза или, подхваченная в годы учебы в университетской аудитории, заученным предложением вылетела на божий свет.
Девушка, приложив ручку к губам, не сводила с академика испытующего взгляда.
— Мне представляется, что я счастлив. Видимо, потому, что я никогда не был несчастлив и, откровенно говоря, никогда не задумывался над подобным вопросом. Наверное, вечно не хватало времени. Или оттого, что не смотрел на жизнь с философской точки зрения и не анализировал пройденные годы. Разумеется, я счастлив. У меня прекрасная лаборатория и превосходные условия для работы. Много, очень много радости приносили мне мои исследования и открытия. Что еще нужно ученому?..
Было три часа ночи, когда раздался звонок.
Давид Георгадзе только пошевелился от его звука. Он привык к поздним возвращениям сына. Дверь, как заведено, открыла Ана, которая вот уже пятнадцать лет одна занимала спальню. Академик предпочитал спать в своем кабинете на специально купленном широком диване, поставленном у окна рядом с письменным столом.
Ана медленно встала, надела длинный халат, протерла глаза и отправилась открывать.
Звонок повторился.
— Иду! — коротко отозвалась Ана.
Она открыла дверь, даже не посмотрев, кто стоит у порога. Отступила в сторону и снова протерла глаза, ожидая, когда сын войдет. И вдруг услышала незнакомый голос:
— Извините, калбатоно!
Вздрогнув, она только сейчас увидела, что в дверях стоят трое мужчин — двое в милицейской форме и один в штатском, высокий, суровый на вид молодой человек лет тридцати. Испуганной Ане сразу бросилось в глаза его не по возрасту степенное выражение лица. Он стоял впереди милиционеров и, по-видимому, был их начальником.
— Что случилось? — в страхе закричала Ана, ударяя себя ладонями по щекам.
— Не волнуйтесь, ничего страшного! Разрешите войти?
— Проходите! — насилу выдавила Ана и кинулась в кабинет к мужу. — Вставай, милиция!
— Милиция? — удивился академик, спросонья нашарил на столе очки, надел их и быстро встал.
У него закружилась голова. Испугавшись, как бы не упасть, он ухватился за стол и переждал немного.
Ана уже вышла в столовую. Молодой человек сидел на стуле у стола. Милиционеры стояли около двери и разглядывали столовую.
Их бесстрастные лица несколько успокоили Ану. Тем временем показался и Давид. Молодой человек встал и поклонился академику:
— Я следователь милиции, Гиви Накашидзе.
— Что случилось, несчастье? — спросил в ответ Георгадзе.
— Просим извинить нас за ночное вторжение, но у нас не было иного выхода. Что поделаешь, такая у нас служба.
— Живой? — спросил Давид Георгадзе, жестом предлагая следователю садиться.
— Не волнуйтесь, живой! — ответил тот.
— Что же случилось?
— Мы сами не знаем. Все несчастье в том, что мы не знаем, — следователь продолжал стоять. — Машиной вашего сына сбит человек. Мы пока не установили, кто находился за рулем, ваш сын или другое лицо. Как показывают свидетели, в машине находился один человек. После столкновения он выскочил из машины и скрылся. Я думал, может быть, кто-то угнал машину. Но поскольку вашего сына нет дома, у нас появились веские основания подозревать, что за рулем находился именно он. Хотя мое предположение вовсе не означает, что за рулем непременно сидел ваш сын. Возможно, что он где-то с друзьями и даже не подозревает, что его машину украли. Не скажете ли вы нам, хотя бы предположительно, с кем может быть ваш сын в такое позднее время?
— К сожалению, ничем не могу вам помочь, я не знаком с его товарищами.
— Он часто садится за руль выпивши?
— Не знаю.
Первый страх прошел. Академик понял, что сын жив. Ему стало стыдно. Он окончательно убедился, что совершенно незнаком с жизнью сына, что никогда не интересовался его характером, целями и стремлениями. Он очень любил своего мальчика, наивно полагая, будто самой родительской любви уже вполне достаточно.
— Жаль! — недовольно покачал головой следователь.
— Может быть, кто-то в самом деле угнал машину нашего сына, а сам он с кем-то из друзей или у женщины.