— Не имеет смысла, — открыл глаза Давид Георгадзе. — Мои ипохондрия и волнение легко объяснимы, сегодня мне предстоит в первый раз познакомиться с самим собой, с самой уникальной на свете личностью. Я ведь только мозгом и сознанием академик Давид Георгадзе, а телом, по паспорту и прочим официальным данным — Рамаз Коринтели! Рамаз Михайлович Коринтели…
— Как врача меня ничуть не удивляют ваши подавленность и волнение, но я верю в вашу выдержку. В самую критическую минуту вы не теряли чувства юмора. А оно нагляднее всего отражает силу человеческого духа. Итак, вы разрешаете привести мне парикмахера?
— Сделайте милость.
— С одним условием. С сегодняшнего дня, с этой минуты вы должны забыть, что месяц, точнее, двадцать восемь дней назад вы были академиком Давидом Георгадзе. Кто вы и что вы, должно остаться нашей тайной. Как вы только что сами заметили, с сегодняшнего дня вы официально становитесь — и отныне я буду называть вас именно так — Рамазом Коринтели!
Зураб Торадзе собрался уходить.
— Повремените-ка. Ответьте мне на один вопрос.
Главный врач остановился.
— Несколько дней назад вы сказали мне, что и вторая операция прошла успешно.
— Как по маслу.
— Как он… — Академик запнулся.
— Недурственно, только парализованное сознание осталось парализованным.
— Домашние справлялись о нем?
— Только супруга. От сына никаких известий.
— И что же?
— Ничего. Я объяснил ей, что у академика мозговое кровоизлияние, что, вероятно, клетки пораженного мозга не справляются со своими функциями.
— Обнадежили, называется!
— Какой смысл обнадеживать зря! — Врач беспечно махнул рукой. — Ей лучше сразу примириться с тем, что потерявший сознание муж проживет считанные дни.
— А дальше?
— Что дальше?
— Как восприняла супруга Георгадзе ваше ужасное объяснение?
— Эмоции нормальных людей приблизительно одинаковы. Разница только в форме выражения их. Для одних характерен артистизм, другие безмолвно вопиют в душе. Супруга академика Георгадзе интеллигентная женщина. Истерик не закатывала. Не произнесла ни слова. На миг мне даже показалось, что ее лицо окаменело. Глаза наполнились слезами. Села на стул и долго, очень долго не сводила глаз с осунувшегося, оплывшего, как огарок, лица супруга.
Молчание.
Академик, пребывающий в теле Рамаза Коринтели, внешне сохраняя спокойствие, проглотил застрявший в горле ком.
Зураб Торадзе не знал, как ему быть. Считать диалог законченным и идти за парикмахером или подождать, пока академик спросит что-нибудь еще?
— Вы если не поэт, то наверняка писатель! — неожиданно обронил Давид Георгадзе.
— При чем здесь писательство? — развел руками главврач.
— Так, к слову пришлось. Судя по стилю вашего мышления, у вас, должно быть, рука набита на писании прозы.
— Писательство — слабое место врачей, — признался Зураб Торадзе.
Молчание.
Давид Георгадзе снова смежил веки.
На сей раз врач решил, что разговор окончен, повернулся и двинулся к выходу.
Не успел он сделать и двух шагов, как глухой, полный боли голос пациента снова приковал его к месту:
— Он встает?
Главврач понял, кого подразумевает академик.
— Пока еще нет. Дней через десять, вероятно, сможет встать.
— Сознание будет отсутствовать полностью?
— Он будет мыслить на уровне инстинктов.
— Как долго я пробуду здесь?
— Если ваше здоровье будет улучшаться такими же темпами, то через месяц мы вас выпишем.
— Есть ли шанс, что мы где-нибудь встретимся?
— Не понял.
— Есть ли, спрашиваю, шанс, что я встречусь с ним?
— A-а, ни малейшего. Я перевел его на другой этаж.
— На какой? Мне необходимо знать все.
— На седьмой. Вы пока на первом. Скоро переведем вас на второй.
Молчание.
— Вас что-нибудь еще интересует?
— Ничего. Можете идти.
— Слушаюсь. Только лишний раз напоминаю: не забывайте, кто вы. Парикмахер обслужит вас без зеркала. Мне не хочется, чтобы маленькое зеркало испортило весь эффект. После бритья поставим вас на ноги и подведем к большому зеркалу, которое специально принесли сюда утром, — главный врач указал пальцем на стену.
Проследив взглядом за его пальцем, Давид Георгадзе увидел зеркало в рост человека, приставленное лицевой стороной к стене. Неприятная дрожь пробежала по его телу, и нервы напряглись до предела в ожидании чего-то неведомого.
Из зеркала глядел юный, высокий, мускулистый шатен. У него были карие глаза и нос с легкой горбинкой. Заметно удлиненный подбородок и энергичное очертание губ придавали лицу Рамаза Коринтели суровое выражение.