А светлейший князь с каждым днем проявлял все больше амбиций. Ни с того ни с сего Петр II возвел сына Меншикова, Александра, в обер-камергеры, наградил орденом Андрея Первозванного. Своей невесте, дочери князя, Марии, царь пожаловал орден Святой Екатерины, младшей дочери, Александре, — орден Святой Александры. Семью Меншикова теперь обслуживали более трехсот слуг.
Все бы ничего, да вмешалась матушка-природа, не рассчитал Александр Данилыч свои силенки. В конце июня он внезапно занемог, хлынула кровь горлом, и вскоре он сочинял завещание. Полтора месяца не поднимался с постели, а когда врачи разрешили ему выезжать из дома, обнаружилось, что будущий зять отбился от рук, не признает его опеки.
Развязка наступила 7 сентября, когда Остерман монотонным голосом зачитал в Верховном совете царский указ:
— «Понеже мы восприняли всемилостивейшее намерение от сего дня собственною особою председать в Верховном тайном совете и все выходящие от него бумаги подписывать собственною нашею рукою, то повелеваем под страхом царской нашей немилости не принимать во внимание никаких повелений, передаваемых через частных лиц, хотя бы и через князя Меншикова».
На другой день Меншикову запретили выезжать со двора, а еще день спустя курьер привез именной указ. Князь лишался всех «чинов и кавалерии» и подлежал высылке из столицы...
Любая власть бессильна без военных рук.
Гвардейские и армейские полки квартировали в казармах, припечатанные намертво к суше. Другое дело — флот. Кому-то взбредет в голову сыграть аврал, выбрать якоря, поднять паруса и — айда в море, ищи-свищи.
Меншиков еще собирался в дорогу, а морякам спешно привезли первый указ нового императора. Из высочайшего рескрипта Адмиралтейств-коллегии 1727 года, сентября 11: «Указали мы из той коллегии к нам в Верховный тайный совет немедленно рапортовать о подлинном состоянии адмиралтейства, флота... а о прочих высших военных чинах докладывать нам, а военных кораблей никуда без указа нашего Верховного тайного совета не посылать... а о новых делах, какие бы иногда случиться могли, о всем докладывать нам в Верховном тайном совете».
«Боязно Остерману и Долгоруким, — читая рескрипт, посмеивался Апраксин, — а ну светлейший от них улизнет в иные земли. Чаю, у него в Аглицком банке не один мильон».
Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Петр Сиверс, похоже, даже обрадовался указу. Неохоч он был посылать в море корабли. За них надо отвечать и, глядишь, самому идти в плавание.
В коллегии не все так думали. Вице-адмирал Сенявин сердито пробурчал:
— Эскадра у Котлина ракушками обрастает, офицеров нехватка, то и дело списываются на бережок, мундиры меняют на армейские.
Он недавно вернулся из Киля, куда сопровождал принца Голштинского с женой Анной Петровной. Поход этот был единственным вояжем кораблей за пределы Финского залива в минувшей кампании.
Генерал-адмирал, выслушав Сенявина, вспомнил:
— К слову сказал, на Рождество пытать будем волонтеров наших на гардемарин, кто во что горазд. Распорядись-ка послать их покуда в Кронштадт на «Михаил» к Калмыкову на выучку. Пускай он им свое искусство через руки-ноги растолкует...
Спустя две недели в Адмиралтейств-коллегии эхом отозвалась опала Меншикова.
— Князь Урусов повестил из Астрахани: Мишуков Захарий слег за болезнью, — не скрывая иронии, сказал Апраксину тот же Наум Сенявин.
В прошлом году там же скончался его брат Иван, контр-адмирал. Поэтому каждая весточка из того края по инерции откладывалась в сознании.
— Знать, и туда принесли чайки известие о немилости к светлейшему.
В самом деле, Меншикова соперники не оставили в покое. Из Петербурга в ссылку в Раненбург он выехал пышно — полсотни конвоя, кареты и телеги растянулись на версту. В пути к Москве сначала лишили охраны, потом отобрали все ордена, в Раненбурге изъяли все драгоценности, а еще раньше конфисковали все поместья. Но этим дело не кончилось. «Полудержавного властелина» по указу Петра II выдворили в глухомань, на далекий север, в Березов, где он окончил свои дни.
Между тем юный император, почуяв свободу действий, забросил занятия, предался праздной жизни. Прежде всего он вернул ко двору своего фаворита Ивана Долгорукого и занялся с ним любимой охотой. Редкий день они проводили в столице, носились на лошадях в окрестностях Петербурга, не давая покоя егерям. Девятнадцатилетний Иван Долгорукий, завладев умом и сердцем Петра II, мгновенно возвысился, стал гвардии майором, обер-камергером, получил ордена — Андрея Первозванного, Александра Невского.