Анатолий Иванович Мошковский
Спирька — волчья смерть
Спирька почувствовал, как кто-то тихонько дергает его. Он осторожно приоткрыл глаза и перевернулся на другой бок. Он удобно лежал на мягких теплых шкурах, и сны один за другим опять медленно и дремотно поплыли на него. Вдруг резкий толчок стряхнул с него все сны. Спирька испуганно вскочил и сел.
— В стадо собирайся, дурень. Пора — раздался сипловатый голос отца.
Здесь только дошло до Спирьки, что сегодня его очередь дежурить в стаде, что ему нужно ехать в тундровую стынь.
Он почесался, зевнул, прислушиваясь, как мать за пологом мнет и скребет о стальной скребок, сделанный из куска косы, оленью шкуру, чтобы кожа была мягкой, и вздохнул.
Чертова жизнь. Даже поспать толком не дадут. После дежурства на холоде он мог проспать залпом хоть все двадцать четыре часа, но всегда чья-то рука стянет его со шкур: то костлявая отцовская, то мягкая, но настойчивая материна, то сухая и равнодушная — соседская.
И всякий раз, отправляясь в стадо, Спирька уже думал о том, как вернется в чум, присядет у раскаленной печурки, вдосталь наестся оленьего мяса и напьется горячего чая, а потом уползет в свой балаган, через силу разденется и словно провалится в черный, глубокий колодец.
— Быстрей пошевеливайся! — Как в собаку кость, швырнул в него снова отец, и Спирька, кряхтя и отдуваясь, стал натягивать на худые босые ноги меховые тобоки.
Прихрамывая сразу на обе ноги, вышел из-за ситцевого полога, сутуловатый, с недовольным, опухшим от сна лицом.
— Не выспался? — скосил глаза отец.
Спирька промолчал: отец был желчным и бранчливым стариком.
— Может, я съезжу за тебя к олешкам. Дело привычное. А молодому лучше поспать.
Спирька стал нехотя мыться у рукомойника, омочил ладони, нос, подбородок, скулы. Отец же не умолкал:
— Жениться собираешься, мужиком стал. А все как телок-несмышленыш!.. Может, в базу оседлости хочешь? Доски пилить и гвозди заколачивать — не оленей пасти. Сюда многие просятся.
Спирька вытирался краешком грязноватого вафельного полотенца. Он привык к отцовской брани, и слова того отлетали от него, как град от нюков чума. А отец все говорил и говорил. Сказал и о том, что ночью из тундры доносились выстрелы — видно, волки нападали на стадо, и ему, Спирьке, надо смотреть на дежурстве в оба.
А чего не смотреть? Будет смотреть… Жалко ему, что ли?
Отец не ошибся: передавая ему смену, пастух Иван показал три порванные оленьи туши с вывороченными внутренностями; у одной крупной важенки был откушен язык — самая лакомая часть оленя.
Спирька пятерней почесал под капюшоном малицы темя и спросил пастуха:
— Стрелял?
— Разве попадешь? Хитрые, сволочи! Близко не подпускают и вертятся, как оводы.
Спирька харкнул в снег и взял из его рук винтовку.
— А я попаду.
— Ну еще бы! Чтоб ты, да не попал… Почему на полчаса опоздал? Опять со шкур поднять не могли?
— Грузи свои туши и мотай отсюда! — бросил Спирька и стал безучастно смотреть, как Иван с сопением втаскивал на нарты то, что осталось от оленей. Спирька кутался в малицу и ждал, чтобы тот поскорей уехал.
Тяжело захрустели, переваливаясь по кочкам, нарты, и Спирька остался в тундре один. Один, если не считать двух оленегонных лаек и боевой нарезной винтовки без штыка, времен недавней войны. Он похлопывал себя по бокам и жалел, что не надел поверх малицы совика.
Стоял серый полярный вечер. Был октябрь, но снег уже почти лег. Спирька дул на щеки, подпрыгивая с ноги на ногу. Рядом, выбивая копытами снег, жевало ягель и дышало, казалось, немного согревая тундру, огромное стадо. Оно блуждало и растекалось в редких елочках и кустарнике.
Спирька не боялся ни холода, ни одиночества. Таким его сделала тундра. Тут ему было не до сна: негде, да и не время. В тундре он любил думать. Спать хорошо в чуме, на шкурах, а в тундре олени, в тундре ветер, а вот теперь и волки. Явились. Собаки — умные твари, но собаки есть собаки. По их части нюхать и рвать клыками, а думать — это по твоей части. Ты человек.
…Сильный топот сотен копыт заставил его вскинуть голову. Луна, скользившая за тремя слоями туч, высунула краешек, облила жидким светом снег и суматошно несущееся стадо.
Спирька вскинул винтовку.
Шерсть на собаках встала дыбом, с лаем кинулись они к стаду. Спирька — следом. И закричал, отпугивая волков. Храпя и сталкиваясь друг с другом рогами, кружило вокруг него стадо. Черная, гибкая, скользкая тень метнулась где-то внизу под оленьими животами.
Спирька выстрелил, заранее зная, что промазал. Бросился на лай и рычание собак. Ударил с колена по улетающей тени.