…Он стоял на пороге дарханбаевской кошары и метелкой из духовитого чабреца отбивал насевшую на сапоги пыль. Казах сидел возле костра, разведенного в центре саманной мазанки, прямо на глиняном полу. Разливая противный казахский чай в пиалы, он поглядывал на «старика» и улыбался:
— Второй год пошел, да? Из «черпаков» «старик» стал, да? Вижу, какой нарядный. На гимнастерке стрелка, на брюке стрелка. Сапог яловый.
«Старик» улыбался, горделиво поправлял на левой стороне гимнастерки незаслуженный иконостас из армейских значков.
— Чуть больше полугода осталось. Могу и расслабиться.
— Э-э. Это много. Настоящий «старик» еще только собрался на дембель.
— Какие «старики»! Из осеннего призыва у нас на всю роту три человека. Теперь хозяин я.
— Досрочно, да? А старшина? Значки снять, швы распороть, а сапоги себе забрать. Нет?
— Обижаешь, Дарханбай. Старшина сам предложил новые. Ему «салаг» в руках надо держать.
— Да-а. Старшина в техбат хороший, — согласился казах. — Когда Капустин Яр приходил, он шуба сто пятьдесят сом продал. Сказал, списанный. И валенки он, — сом пара. Десятка.
Жена Дарханбая нахмурилась и что-то резко сказала на тартаргакающем, твердожэкающем и глубокоякающем казахском языке. Чабан равнодушно пожал плечами, снова повернул плоское лицо к «старику»:
— В степи все так живут. Кальсоны лавка не продают, ватные штаны, теплый рукавица нету. — Он подбросил в костер несколько кизячных, похожих на картофелины, катухов. — Мне новый комолятор для «Жигуля» продал.
«Старик» покосился на стоявшие в загоне для овец, обросшие грязью «Жигули», с сомнением покачал родовой:
— У Гуркина запчастей нет. У него вещевой склад. Это у Мамедова. Из гаража.
— У Мамеда, у Мамеда, — обрадованно хлопнул ладонями по стеганым штанам Дарханбай. — Бензин, керосин, запчасти, масло — все гараж. Гуркин — валенки, бушлат, кальсоны… Такой теплый шуба.
Казах поцокал языком и посмотрел на стену, на которой висела длиннополая овчинная шуба. Их обычно выдавали ракетчикам или солдатам караульной службы, когда те заступали на пост по охране военных складов и других важных объектов. И снова «старик» засомневался. За всю службу в техбате он ни разу не видел таких шуб. Ребята уходили на дежурство в бушлатах. В крайних случаях, когда мороз переваливал за сорок градусов, им выдавали короткие тулупы.
Казах взял палку и постукал ею по подвешенному над костром котелку. Выдержав паузу, постукал еще раз. «Старик» с удивлением воззрился на него.
— Открывай!.. Эй, почему молчишь… — каким-то придушенным голосом закричал Дарханбай. — Эй, солдат, почему не едешь?..
От костра вдруг потянуло ледяным холодом. «Старик» хотел закрыться ладонями. И не смог. Руки были, словно свинцовые. Казах зверем бросился к нему, уцепился пальцами за плечо:
— Эй, солдат, проснись! Солдат!
«Старик» разлепил веки и повернул голову. По лицу больно стегнула мелкая дробь, порыв ветра проник за воротник, прополз по спине холодной скользкой змеей. В свете электрического фонаря маячило какое-то белое расплывчатое пятно.
«Старик» напрягся и попытался отцепить пальцы от бушлата.
— Дарханбай… Ты что, Дарханбай?
— Какой Дарханбай, сынок? Джаныбек я, Джаныбек…
— А где Дарханбай? Где кошара?..
— Моя кошара ты проехал. Я стрелял, стрелял… — Казах вдруг потянулся руками к лицу. — Дарханбаев?! А-я-а… Это муж моей сестры. Ты куда ехал?