Только это было неправдой. Талли никогда не спала на спине. Она спала на животе, а рукой всегда обнимала подушку. Правда, когда я была маленькой, я забиралась к ней под одеяло. И тогда она обнимала рукой меня. Она была моей старшей сестрой, но в тот момент я вдруг поняла, какая она маленькая, увидела ее параметры – чуть меньше полутора метров, чуть меньше сорока пяти килограммов. Параметры ее тела. Но внутри этого маленького тела еще недавно роилось бесконечное количество мыслей.
Через несколько дней ее тело закопают в землю. Но все эти мысли, бесконечные мысли, куда они делись? Как может быть, что они были и вдруг их не стало? Я зарыдала. Папа тоже заплакал. Он рухнул на стул в углу, но я подошла поближе, держась за край кровати, чтобы не упасть. Трясущейся рукой я подняла простыню и нашла руку Талли. Не знаю, кто был с ней в момент смерти, но руки ей согнули в локтях, а кисти положили на бедра. Я погладила пальцами ее пальцы, такие холодные, подняла ее руку и ахнула.
– Что? – спросил папа.
– Ничего, – ответила я и вернула простыню на место.
Но я соврала. Там была татуировка. На правом бедре у Талли сияла синяя бабочка размером с шарик для пинг-понга. Еще одна деталь, которую я пропустила, когда она вернулась домой. Много лет назад Талли объяснила мне эффект бабочки: даже самое маленькое событие может привести к серьезным последствиям – например, бабочка взмахнет крылом и запустит целую лавину эффектов, которые приведут к урагану на другом конце света. Или кто-нибудь не ответит на звонок сестры, и в итоге она лежит без признаков жизни на больничной койке.
Я знала, что Талли была очарована эффектом бабочки, но никак не ожидала увидеть у нее татуировку. Однажды ее парень Дин предложил ей набить татуировки с инициалами друг друга, но она заявила, что категорически против татуировок, потому что во время холокоста нацисты набивали на руки еврейским заключенным номера – так они лишали их индивидуальности; среди узников была и бабушка Нелли, в честь которой ее назвали. «Представляешь себя на их месте? – спросила Талли. – У Нелли была целая жизнь, друзья и любимые занятия. А потом немцы вторглись в Польшу, и все это перестало иметь значение. Важно было только то, что она еврейка. Остальное отпало, и главной целью ее жизни стало поскорее выбраться оттуда. Такие трагедии, даже зверства, обезличивают человека. Так что я сказала Дину, что не хочу татуировку».
Когда они с Дином расстались, я решила, что сестра правильно пошла на принцип, потому что с чего бы ей носить на своем теле инициалы бывшего парня всю оставшуюся жизнь? Всю оставшуюся жизнь. Не думала, что она продлится так недолго. Я вдруг почувствовала, как в углу палаты папа собирается с силами, чтобы сказать мне, что пора уходить. Но я была не готова. Я никогда не буду готова. Пока мы в палате, нас все еще трое. Но как только мы выйдем, нас останется двое.
– Слоун, – сказал папа. – Им скоро понадобится палата.
– Ну и что? – откликнулась я.
– Лучше мы уйдем сами, чем нас выгонят, – сказал папа. – Согласна?
Я понимала, о чем он: уйти сейчас, по собственной воле, будет лучше, чем если медсестра или какой-нибудь другой сотрудник придут и скажут, что нам пора. Я кивнула. Папа встал и подошел к кровати. Он наклонился и поцеловал мою сестру в лоб. Его слезы капали ей на щеку, и я разрыдалась еще сильнее. Я в последний раз сжала руку Талли под простыней.
«Прощайте, руки Талли, – подумала я, и голос у меня в голове мягко взлетел и поник, как когда Талли пела мне „Спокойной ночи, луна“ перед сном, а я была намного младше. – Прощайте, волосы Талли и тайная бабочка на бедре».
Прощай, Талли.
Джуно уже уехала, и я отправилась домой с папой, на коленях у меня лежали личные вещи сестры. Дома папа не спросил о них, и я ему их не отдала. Вместо этого я пошла в свою комнату и вывалила их на кровать. Талли была в настоящей одежде, не в пижаме. Джинсы были разрезаны по всей длине, потому что в реанимации Талли из них вырезали. Поношенная серая футболка была разрезана посередине. Трусы, лифчик, носки, кольца, по одному почти на каждый палец. Потом я часто носила ее вещи, но не эти. Не те, в которых она умерла.
Я все-таки не могла выбросить разрезанную одежду в мусорный контейнер, поверх банановых шкурок, перегоревших лампочек и старых квитанций с закрашенным номером счета, потому что папа боялся кражи персональных данных. Так что я сложила одежду Талли, как постиранные вещи. Разгладила складки на футболке и проверила карманы джинсов. Тут-то я и нашла листок из блокнота, сложенный столько раз, что он был размером с упаковку зубной нити.