— Просто мне… Если ты ее увидишь… Ох, как же я тебе завидую!
— Ув… увижу ее? — запинаясь, переспросила я. — Кого увижу?
— Тифозную Мэри! — выпалила Беатрис. — Ее держат как раз на острове Норт-Бразер!
Я будто разом похолодела.
Тифозная Мэри.
Два года назад все газеты пестрели этой историей. Выяснилось, что через стряпню Мэри заразились брюшным тифом сотни людей, поэтому ее принудительно отправили в карантин. А прошлым летом в «Нью-Йорк Американ» напечатали жуткую карикатуру: Мэри приправляет блюдо, ставя его в печь, а вокруг разбросаны человеческие черепа. После этого газетчики опять взялись за старое. Беатрис по уши погрузилась в это расследование: как одержимая, она следила за развитием событий, выуживая выброшенные газеты из вонючих мусорных баков, чтобы ничего не пропустить.
— Помнишь ее знаменитый десерт? Мороженое с персиковыми дольками! Представляешь, ага? Мороженое и персиковые дольки… Я б такое съела в один присест, и наплевать на заразу.
— Не хочу больше ничего знать, — умоляюще сказала я, скручивая варежки жгутом. — И не хочу думать о том, что буду жить рядом с таким опасным человеком.
— Говорят еще, Мэри схватила разделочный нож и накинулась на мусорщика, который ее выследил! Или это была вилка?.. В общем, она вопила и кляла его на чем свет стоит. Ой, Эсси, позволь приехать к тебе в гости! Мне так хочется ее увидеть!
— Беатрис, прошу!
Она закатила глаза и обняла меня за плечи.
— Пойдем в дом. Ты вся дрожишь. Разве обморожения нет в твоем списке?
Разумеется, оно там было — внесено в Список немыслимых страхов в колонку на букву «О». Но эту боязнь затмили мой грядущий переезд на карантинный остров и загадочный отчим.
— Я не хочу домой. Не хочу собирать вещи.
— Ну, если ты не намерена заявиться в свой новый дом без смены исподнего, то выбора у тебя нет.
— Я не хочу разлучаться с тобой. — Мой голос прозвучал едва слышно.
Тут Беатрис понурилась, и мне показалось, что она тоже вот-вот заплачет. Мы с самого детства были лучшими подругами и учились в одной школе. И всегда жили в одном доме.
В конце концов Беатрис распрямилась и, отвернувшись, пробурчала:
— Не вешай нос. У нас в квартире тебе жить негде, слишком тесно. Но если вдруг захочешь вести разбойничью жизнь на улице, мои братья с радостью тебе помогут. Только знай: вот стану я прославленной сыщицей — и живо тебя поймаю. Всё по-честному.
Я обхватила подругу за шею и прижалась лицом к ее пальто.
— Как же я буду без тебя?
— Честно говоря, не знаю, — ответила Беатрис, поглаживая меня по макушке. Я почувствовала, что она улыбается. — Но тебе и не придется. Ты же не на Луну переезжаешь? Если я тебе понадоблюсь, возьми и напиши мне. Я всегда отвечу.
В конце концов мы окончательно замерзли, поэтому пошли вместе домой мимо покосившихся вонючих уборных, мимо деревянных кадок с углем, мимо сваленной в кучи грязной одежды, приготовленной для стирки. Беатрис попрощалась со мной у дверей и умчалась — наверняка опять что-то разнюхивать, а я в одиночестве поплелась вверх по скрипучей лестнице. На пятом этаже я тихо проскользнула в нашу квартиру. В кухне было чисто, под старым полотенцем остывал еще горячий, только вынутый из печи содовый хлеб[1]. Новая шляпа была убрана в коробку, а на стуле лежал один из наших подержанных чемоданов и ждал, когда я уложу в него свои вещи. Мама, наверное, куда-то ушла — дома ее не было.
В кухне было три двери. Одна вела в коридор. Другая, по правую руку, — в крошечную гостиную, где жили мы с мамой. А третья, по левую руку, — в просторную спальню. Там обитали наши квартиранты — они недавно приехали из Ирландии. У них было четверо маленьких детей, и вся семья ютилась в одной комнате. Я прислушалась — тишина, значит, их нет дома.
Я повернула направо и вошла в гостиную, где на полу лежали наши набитые соломой тюфяки: для нормальных кроватей не хватало места. Подойдя к дальней стене, я уставилась в единственное окно. Оно выходило на улицу. Снаружи была пожарная лестница. Я не вылезала на нее больше трех лет. Но если завтра утром мы с мамой уедем, больше такой возможности у меня не будет, поэтому медлить нельзя. Очень важно это увидеть.
Стиснув зубы, я распахнула окно и выбралась на лестницу.
В нашем квартале с верхних этажей открывался вид на Ист-Ривер и несколько островов: Норт-Бразер и Саут-Бразер, Рэндаллс и Уордс, а вдали просматривался остров Блэквелл. Хелл-Гейт — опасный узкий пролив рядом с Куинсом — отсюда тоже было видно. Холодный ветер неприятно щипал мне щеки.
Папа любил этот пейзаж.
На высоте он чувствовал себя уверенно и почти всю жизнь работал на опасных строительных площадках — мостах и всяких высоких зданиях.
— Мы, ирландцы, расходный материал, — с ухмылкой говорил он. — К счастью, равновесие у меня хоть куда.
Да, папа никогда не боялся высоты. А с ним не боялась и я — по крайней мере, не так сильно. Мы садились рядышком, бок о бок, и свешивали ноги с лестницы. Папа рассказывал о бейсболе, скручивая папиросы, и табачный дым плыл над улицами, что лежали внизу. Мы сидели так часами, наблюдая за проходящими по реке пароходами, которые баламутили вокруг себя воду.
— Ты только глянь на этих тягачей, — говорил папа.
Он любовался даже судами, груженными мусором и бочками с нечистотами, — они сбрасывали городские отходы в Атлантический океан. Иногда он показывал на какой-нибудь миловидный кораблик.
— Знаешь, я сюда приплыл на таком же красавчике.
От таких воспоминаний стало больно, но я все же присела на площадку подальше от края и сцепила руки в замок. Теперь реку было видно не полностью: недавно построенный дом на соседней улице загораживал мне обзор. Но если закрыть глаза, картинка все равно всплывала в голове.
В конце концов, мне хотелось увидеть вовсе не реку.
Я пыталась мысленно представить папину улыбку. Услышать его смех. Хотела еще разок почувствовать, что папа рядом. Пока я не уехала отсюда далеко-далеко.
И вдруг — как будто в палец ткнули иголкой — перед глазами всплыла ясная картинка.
Воспоминание, которое мне хотелось забыть.
Было утро. Лето. Мне почти пять лет.
Со всей осторожностью, чтобы не расплескать, я, как всегда, несла к лестнице чашку кофе для папы. Иногда мама шла рядом, чтобы в случае чего помочь мне, но в тот день ее не было дома. И когда я выбралась на залитую солнцем площадку пожарной лестницы, то увидела исполненный ужаса папин взгляд. Он схватил меня за локоть, дергая за рукав и тыча куда-то пальцем, и горячий кофе выплеснулся мне на руку. От такого ожога наверняка остался бы шрам, но я не расплакалась, а папа даже не заметил этого. Потому что мы оба неотрывно смотрели на реку.
Там был пароход. Огромный.
От его корпуса валили клубы густого черного дыма.
Я видела раньше пожары. В Бронксе постоянно загорались дома вроде нашего — из тех, что стояли тесно и были битком набиты жильцами: то угольный утюг опрокинется или кто-то оставит его горячим без присмотра; то искры из камина вылетят и попадут на ковер; то кто-нибудь заснет с раскуренной трубкой во рту. А в Нью-Йорке, где старые здания лепятся друг к дружке, занявшийся пожар потушить трудно. Позже, уже учась в школе, я прочитала о трех Великих пожарах нашего города: тогда огонь стремительно охватывал всё вокруг и погасить его не удавалось, а один из этих пожаров было видно из самой Филадельфии.
Но столь огромного пожара, как в тот день, мне еще не доводилось видеть. Это было страшнее всего, о чем я читала в книгах.
На таком большом расстоянии от нашего дома до реки ветер, дувший в другую сторону, не доносил до нас запаха гари от корабельных палуб, пожираемых огнем, — он перекинулся из фонарной кладовой, где было полно соломы и промасленной ветоши. Мы не задыхались от вони пробковой трухи, исходившей от гнилых спасательных кругов. Но мы видели яркие световые вспышки — иногда по две за раз, иногда больше.
Некоторые пассажиры прыгали в воду. Некоторых скидывали за борт. Некоторые переваливались через леера.
Падали.
Вращались в полете.
И исчезали в темной бурлящей воде.
В то утро 1904 года я крепко вцепилась в папину загрубевшую руку своей, ошпаренной, и не отпускала.
«Генерал Слокам» в отчаянии повернул к острову Норт-Бразер, неся на верную смерть тысячу с лишним женщин и детей.
Но вчера мне некого было взять за руку.
Я провела большим пальцем по месту, где под варежкой был бледный шрам от ожога, и вернулась в комнату.
Решившись выбраться на пожарную лестницу, я надеялась найти счастливые воспоминания, которые можно увезти с собой в новый дом. А нашла горящий пароход.
1
Знаменитый ирландский хлеб с сухофруктами, его намазывают сливочным маслом и подают к чаю вместо печенья.