Рейбински стало ясно: их подозревают в том, что они входили в состав охраны концентрационного лагеря. Вес, который они набрали, будучи гостями американцев, может оказать им плохую услугу, потому что теперь-то они уже не выглядели столь истощенными, как при расставании с Бринлитцем. Каждого из них допрашивали по отдельности относительно подробностей их путешествия и о происхождении драгоценностей. Каждый откровенно рассказывал все, что ему было известно, но никто не знал, так ли будут себя вести остальные.
В этой мирной деревне они испытывали больше страхов, чем во время пребывания у американцев, опасаясь, что? если французы выяснят, кто такой Оскар Шиндлер и кем он был в Бринлитце, они отдадут его под суд.
Разными способами уклоняясь от ответов на вопросы о подлинной роли Оскара и Эмили в лагере и в их жизни, они провели в заключении около недели. Сами Шиндлеры теперь уже знали об иудаизме достаточно, чтобы пройти тест на знакомство с ним. Но манера поведения Оскара и его внешний вид вызывали серьезное сомнение в подлинности его рассказов о том, что он недавний узник СС. К сожалению, письмо на иврите, рассказывающее о нем, осталось в Линце у американцев.
Эдек Рейбински, как лидер восьмерки, подвергался допросам наиболее регулярно, и на седьмой день заключения его доставили в камеру для допросов, где он встретил человека в гражданском, говорившего по-польски. Его привезли сюда, дабы проверить утверждения Эдека, что он, мол, родом из Кракова. В силу нескольких причин – может, потому, что в ходе последовавшего допроса поляк играл роль сочувствующего ему, или же потому, что он услышал звуки знакомой речи, – Рейбински сломался, стал плакать и на беглом польском рассказал всю их эпопею, от начала до конца. Остальных стали вызывать одного за другим; подводя их к Рейбински, всем говорили, что он признался, и требовали, чтобы они по-польски изложили правдивую версию.
Когда к утру все версии совпали до мельчайших подробностей, всех, включая и Шиндлеров, собрали в камере для допросов, где оба следователя по очереди стали обнимать узников. Француз, вспоминал Рейбински, не мог сдержать слез. Группа Шиндлера была потрясена этим зрелищем – меньше всего они ожидали увидеть этого следователя плачущим. Когда он несколько успокоился, то приказал, чтобы ленч принесли не только ему и его коллеге из Польши, но и Шиндлерам, и другим восьми бывшим заключенным.
В тот же день он устроил их в гостиницу на берегу озера в Констанце, где они оставались несколько дней, и за их пребывание там платила французская военная администрация.
К тому времени, когда вечером все расселись за столом в гостинице – Эмили, Рейбински, Рехены и остальные, – все имущество Оскара Шиндлера уже отошло Советам, а последние несколько драгоценных камней и валюта затерялись в лабиринтах освободившей их бюрократии.
Оскар остался без копейки денег, но ел с таким же аппетитом и увлечением, словно устраивал в отеле званый обед для всей своей «семьи».
Он без сожалений отринул прошлое – теперь у него было только будущее.
Эпилог
Знаменитое везение Оскара вдруг покинуло его. Мир так и не смог дать ему то, что давали времена войны. Оскар и Эмили перебрались в Мюнхен. Какое-то время они делили жилище с Рознерами, потому что Генрих с братом получили ангажемент в одном из мюнхенских ресторанов и потихоньку вставали на ноги. Один из бывших заключенных, встретив Оскара Шиндлера в маленькой запущенной квартирке Рознеров, был потрясен его рваным пиджаком. Имущество его в Кракове и Моравии было конфисковано русскими, а оставшиеся камни пошли на скромное проживание.
Оказавшись в Мюнхене, Фейгенбаумы встретили последнюю любовницу Оскара, еврейскую девушку, которой удалось выжить не в Бринлитце, а в гораздо более ужасном месте. Многие из гостей, бывавших в комнатке, снимаемой Оскаром, снисходительно относились к его мужским слабостям, но испытывали стыд, видя, в каком положении находится Эмили…
Он по-прежнему относился к своим друзьям с щедрым великодушием, удачно делая вид, что его ничего не волнует, и умение делать то, что никому не под силу, не покинуло его.