– По-немецки читаешь? – спросил Пфефферберг.
Конечно, он отлично понимал, кого можно брать на арапа, а с кем лучше не рисковать. А еще – он был молод, умел убеждать, используя всю свою напористость, которая при этом не носила оскорбительного характера. В общем, следовало показать себя типичным поляком, с той примесью аристократизма, которая была свойственна членам польского офицерского корпуса – даже тем его редким членам, которые были евреями.
Охранник моргнул.
– Конечно, читаю, – сказал он.
Но, взяв документ в руки, он держал его перед собой, подобно человеку, не знающему грамоты, – как ломоть хлеба. Пфефферберг объяснил по-немецки, что документ дает ему право свободного выхода и устройства в гостинице. Охранник же видел только обилие официальных печатей. Настоящий документ.
И он мотнул головой на дверь.
Этим утром Пфефферберг оказался единственным пассажиром в трамвае первого маршрута. Еще не было шести часов. Кондуктор взял плату за проезд, не обратив на него особого внимания, потому что в городе было полно польских солдат, ускользнувших от вермахта. Офицерам следовало просто пройти регистрацию, вот и все.
Трамвай обогнул район Барбакан и через арку в древней крепостной стене двинулся вниз по Флорянской до церкви Святой Марии, через центральную площадь, от которой было пять минут до улицы Гродской. Недалеко от дома 48, где находилась квартира его родителей, он, припомнив мальчишеские забавы, спрыгнул с трамвая до того, как сработал воздушный тормоз, и с разбегу подлетел к дверям.
После побега он жил без особых удобств, скитаясь по друзьям и лишь изредка навещая дом на Гродской. Открылись было еврейские школы – их окончательно запретили только через шесть недель, – и он мог бы вернуться к преподавательской работе. Он не сомневался, что пройдет некоторое время, прежде чем он привлечет внимание гестапо, и обратился за получением карточек на питание. Польдек не пошел в учителя, он предпочел на свой страх и риск заняться драгоценностями – стал агентом по продаже на черном рынке, который функционировал на центральной площади Кракова, под сводами Сукенице и рядом с двумя шпилями церкви Святой Девы Марии. Торговля носила быстрый и беспорядочный характер, участвовали в ней и поляки, но большей частью – польские евреи. Их продуктовые книжки, в которых то и дело отменяли те или иные купоны, позволяли им получать только две трети мясных продуктов и половину того количества масла, что выдавалось прочим согражданам, а купоны на какао и рис были им и вовсе недоступны. Черный рынок, который функционировал на протяжении всех столетий чужеземного владычества и нескольких десятилетий польской автономии, стал едва ли не единственным источником и пищи, и кое-каких доходов, и наглядным свидетельством противодействия режиму, которое оказывали даже почтенные горожане, не говоря уж о тех, кто, подобно Пфеффербергу, обладал деловой хваткой, почерпнутой на улицах.
Он прикидывал, что скоро сможет отправиться в дорогу по лыжным тропам Закопане в Татрах и через Словакию проскользнуть в Венгрию или Румынию. К такому путешествию он был вполне готов, поскольку в свое время был членом польской национальной сборной по лыжам. В квартире матери на самой высокой полке, заставленной фарфором, он хранил маленький пистолетик 22-го калибра – оружие, которое могло ему послужить и в ходе предполагаемого бегства, и в случае, если гестапо нагрянет к нему домой.
Вот этой-то полуигрушкой с перламутровыми щечками Пфефферберг стылым ноябрьским днем чуть не убил Оскара Шиндлера.
Шиндлер в своем двубортном смокинге с партийным значком на лацкане решил посетить миссис Мину Пфефферберг, мать Польдека, чтобы договориться с ней о заказе. Квартирный отдел рейха предоставил ему прекрасную современную квартиру на улице Страшевского. До этого она принадлежала еврейской семье Нуссбаум. Оскар получил эту квартиру без какой-либо компенсации предыдущим обитателям.
В тот день, когда Шиндлер явился в дом Пфеффербергов, миссис Мина решила, что такая же судьба теперь постигнет и их дом на Гродской.
Часть друзей Оскара позже утверждали – хотя это и невозможно доказать, – что Шиндлер-де позже разыскал обездоленных Нуссбаумов в их обиталище на Подгоже и вручил им в виде компенсации сумму около 50 тысяч злотых. С помощью этих денег, как теперь принято считать, Нуссбаумам удалось оплатить свое бегство в Югославию. Эти пятьдесят тысяч злотых вполне можно было бы расценить как явный вызов режиму…